Утро без рассвета. Книга 1

Что-то грустное, старое, как песню из детства, напевали догорающие дрова умирающими голосами. Дракон вслушался, пытался разобрать слова, но нет, это были вовсе не слова. Стоны, тихие стенания слышались в уходящей жизни. А она была… Конечно была. Своя. Долгая или короткая? Хорошая или плохая? Это неважно. Но была. А теперь ее нет…

Егор засыпал, свернувшись клубком на необогретом полу в пустом доме. Он дал ему вторую жизнь. А кому даст жизнь этот дом? Кого родит, согреет? Кому даст жизнь или проводит в последний путь? Что поселится здесь после его ухода — радость или горе? Что забьется об эти помолодевшие стены? Смех или плач? Назовут ли его родным? Или, оглядев наскоро, не согреют и взглядом. Ведь не только дом, а и люди дарят ему тепло или холод и определяют жизнь. На чье счастье или несчастье вернул его к жизни старый вор — вор в законе, злой как сто шакалов — одноглазый Дракон, которого в селе все называли совсем по домашнему — Егором.

Спит Дракон. Во сне он прежний. Нет жизни без ошибок. Нет седин без горя. Нет болезней без утрат. Нет хлеба без мозолей. Нет радостей без сердца.

Сейчас он прежний. Пощади его белая ночь. Не будите в Егоре «Дракона». Ведь, чтоб стать сегодняшним, ему нужно побывать прежним… Ведь это так легко понять. Ведь и усталые от шторма моряки любят землю за тишину. Отбушевавшая молодость ценит мудрую старость.

Слезы, текут по щеке? Ничего. Это горе выходит из сердца. Оно тоже горькое. Пусть плачет. Проснувшись — Егор все равно не поверит в это. А вы не заглядывайте в его лицо. Нехорошо это. Лицо спящего, как приоткрывшаяся душа. А спящий не может врать, не сумеет и скрыть. Он не волен над собою, а потому — отверни от него свое лицо, белая ночь…

Егор беспокойно вздрагивает. Что тревожит? Опять милиция, схватила? Нет? Кенты подвели? Тоже не то? Мать? Она, сжалившись, пришла к нему и он тянет к ней свои руки. Он не сберег ее в жизни. Зачем же тянуться к мертвым рукам? Ведь в них теперь нет тепла. Все умерло. И любовь… Ее тоже нет. Не веришь? Чудак. Ведь сердце у мертвого остановилось. В нем нет жизни. Что? Улыбается мать.

Эх ты, Дракон, но ведь, она обиделась и вряд ли простит. Прощать и забывать обиды умеет только мать. Но ее нет у тебя! Нет! И кляни ты себя и кентов хоть всю оставшуюся жизнь, тебе уж никогда не поднять ее из гроба. Не оживить. Она не дом. Ее не починишь. Сердце умерло! Потому и плачешь. Но и этим ты не поднимешь ее. Плачь! Это не ей — тебе на пользу. Плачь, но старую мать и могилу — слезами не согреть. Плачь! Жизнь прошла! Слезами не поворотишь вспять ушедшие годы! Плачь! Жизнь трудна, слезами ее легче не сделать. Плачь — слезы признак старости. О! Сколько их пролито на попутных дорогах затерявшихся судеб! Им счету и меры нет! Плачь — кенты никогда не были друзьями, а подкрадывающаяся старость предъявляет счет. Ты один! Так было всегда! Один перед жизнью и смертью. На кого ты обопрешься перед кончиной своей? На кентов? Они

— как туман. Попробуй облокотись. Нет их и руки твои беспомощно упадут. А ты-то верил! Милая наивность. Ты один, как твоя жизнь, а она давно, ничего не стоит…

Утром чуть только над избами закурились синие столбы дыма, проснулся Дракон. Недолго повозился у столба, подключая свет в избу. И взялся за пилу. Размерил четвертями доски. Распилил их. Взялся за рубанок. Седые локоны стружек усеивали снег. Разгляди, что белее? Трудно понять? Вот так же и горе. Какое пережил заслуженно, какое нет

— седина одна на виски легла. Да ладно бы только она. А то вон и здоровья не стало. Чуть что, внутри все то дрожью, то хрипом схватится. Все тело будто окаменелое. Словно отдельно от разума умирает.

Жжик, жик — еще одна, вторая белая прядь из-под рубанка вьется. Белая-белая, как несбыточная мечта. Вот уж ворох стружек лежит у ног. Их много. Но гораздо больше, чем стружек — дней пройдет, пока он выйдет на свободу. Каждый день сединою будет отмечен. А когда не хватит места на голове — седина к сердцу подкрадется. Схватит холодными руками и умрет мечта.

Когда будет? днем? Хотя какая разница. Ночью так даже лучше. Уснул и не проснулся. А днем хуже…

Шуршит по доскам рубанок. Раздевает их донага. Всю душу наружу выворачивает. Она у них такая белая, гладкая. Нежная и теплая. А вот с виду и не подумаешь. Экая грязная, да шершавая доска. А подойди к ней с заботой и уже глаз не оторвать. Загляденье! Вот так и человеческая душа. На ласку, да слово приветное— любая откроется. Не гляди, что мурло суконное, — думает Дракон и, поспешно отряхнув обработанную доску, другую закрепляет. К обеду на одно окно повесил белые, резные ставни. К вечеру второе окно нарядил. Третье решил утром сделать. Отряхнув с себя опилки, стружки — домой пошел, вздыхая тяжело. Топить надо, варить, — сморщился он от предстоящих за бот, как от зубной боли.