Утро без рассвета. Колыма

— Почему?

— Все три сына погибли. На войне.

— А жена?

— Она до войны умерла.

— Так и живет один?

— Нет! Что ты? Село его бережет. Мы все его дети. И старые, и молодые. Он — наше счастье. И знаешь, любое горе, радость — он первый обо всем знает. Тебя к себе тоже не случайно взял. За то, что ты Анапке малыша спас. Отнял его у Кутха. Умереть не дал. Он всем велел уважать тебя. Он самый умный и добрый старик в селе. Никто из нас не знал его жены, детей. Мы — его семья. Он — наш отец. На пенсию он пошел. Но когда к нему Ильтын пришел — согласился тебя учить своему делу. Ты слушайся его.

— Так, а нам с ним спорить не о чем. Работаем потихоньку.

— Аклов тебя уважает.

— Пока не за что.

— Ему виднее.

Костя все прислушивался к посвистам пурги за окном. Она разгулялась вовсю.

— И надолго закрутило? — спросил Костя, кивнув за окно.

— Не меньше недели. Это первая пурга. Молодая. У нее силы много, — ответила Уткэт.

— Вышел ли сегодня на работу Аклов? Как ты думаешь? — спросил поселенец девушку.

— Наверное был. Но он тебе не сознается. Чтоб душа твоя не болела. Ему пурга не страшна. И не такое пережил. А тебе все равно не велел бы на работу выйти. От простуды уберег бы. Нам она не страшна. Потому ты не беспокойся. Аклову без работы нельзя. Память по сыновьям болеть начинает.

— А твой отец где?

— Тоже погиб. В войну. Я маленькой была, когда он ушел. Не помню его. Брату год был. Тоже, как я… не помнит.

«Кого как судьба ломала. Горбов, да болячек куда больше, чем радости подарила. А я то думал, что только мне не повезло. Оно же вон как. На разных концах земли люди беду терпят. Вот только выстоять в ней не все умеют. Иного мужика валит, а баба — глядишь, устояла. И человек! Не гляди, что слабая. Может потому, что Аклов в селе был. А на пути другого — он не встретился», — думал Медуза.

— Аклов говорит, что тебя для него в село прислали. Чтоб смог он тебя всему обучить. Всему, что знает и умеет. Без этого, он говорил, ему нельзя было умирать. А теперь успокоился. Обучит тебя и спокойно сможет уйти к Кутху.

— А он смерти не боится?

— Никто не вечен. Кроме как в памяти. А он в ней будет первым. Болеет он, старый стал. Трудно ему.

— Но ведь и я уеду! Насовсем отсюда.

— Кого-то успеешь выучить. Ты должен будешь это сделать, — спокойно сказала она.

— Выучить? Но кого? Мужчины сразу после путины уходят в зимовье, — ответил он.

— Сам найдешь кого обучить.

— Разве мальчонку какого присмотреть? Но я никогда не говорил с детьми, обучать тем более не сумею, — задумчиво сказал Костя. И добавил:

— Да и жаль будет заставлять работать ребенка. Живя здесь, он и так не видит ничего хорошего. Буду я для мальчишки злым шаманом, убивающим его детство, его самого. Вот и станет он меня русским Кутхом звать, ничем не отличающимся от его корякского Кутха, какого вы сами не совсем забыли.

Уткэт смеялась.

— Кутх! Кутх! — показывал она на Костю. И залившись смехом еще громче, долго не могла остановиться. Но потом, правда не без труда, посерьезнела.

— Ты меня не понял. У нас в селе летом живут дети, какие в интернате в райцентре учатся. Это уже не дети. Им по пятнадцать, шестнадцать лет. Я о них говорю. И еще, — она снова рассмеялась, но потом взяла себя в руки. — Ни наш Кутх, ни наша народность, ни один коряк или корячка, никогда не убивали детей. Этого в нашей истории не было. Ни шаман, ни всевышний не ставил под угрозу жизнь ребенка. Взрослого коряка — случалось убивали по слову шамана в жертву Кутху, но не детей. Кстати, у нас никто не бьет и не ругает детей, не то что приезжие семьи в райцентре. Наши дети неруганными растут. А потому взрослых не боятся.

— Так уж и не бьют и не ругают! Быть того не может, — не поверил Костя.

— Я не вру. Никому и никогда. Это тоже одна из черт характера моего народа, — посуровела она. А Косте верилось и не верилось н услышанное.

— Кстати, нашим детям в семьях всегда предоставлялось решающее слово. Положим, сказал ребенок, что ему не нравится место, где