Утро без рассвета. Колыма

— Под Сталинградом я впервые ее увидел. Худенькая, угловатая. Она так была похожа на мальчишку, что мы на нее и не обращали внимания. И была она медсестрой в танковой бригаде. Может слышал, там, под Сталинградом мы воевали с Гудерианом и Паулюсом. Не дали им соединиться вместе. Этим двум армиям. Страшно вспомнить. Сколько ребят полегло! Сосчитать трудно. А скольких покалечило.

— Всех жизнь калечила. Кого на войне, кого в лагере. Всякого по своему.

Евгений Иванович молча глянул на Беню. И продолжил, вроде не слышал его слова:

— Иной раз загорится танк, а в нем снаряды. Взорвется, погибнет не только экипаж, а и те машины, что поблизости. Но танкисты не уходили. Уводили загоревшийся танк, чтоб других не покалечить, не убить. И выведя танк подальше, открывали нижний люк и уходили из машины, пока огонь на бензобаки не попал. Но все это нужно было успеть сделать в две-три минуты.

— Мы «на деле» быстрее управлялись, — снова перебил его

— Не всем удавалось спастись таким путем. Случалось, взрывалась машина в последнюю секунду. Когда люк уже был открыт. Бывало, двое выскочить успевали, а остальные — нет. Случалось отскочить не удавалось. Осколки — тоже штука опасная. Танкисты знаю. Бывало, покуда выскочат — все обожгутся ребята. Их она спасала. Лечила раны, ожоги. Ночи над ними не спала. А скольких из танков вытащила! Даже из горящих. Под обстрелом, во время боев, на себе в землянку перетаскивала. Сама такая маленькая, худая. Откуда у нее силы брались. За день до пятнадцати, а иногда и по двадцать мужиков, здоровенных парней-танкистов, из огня выносила. И спасала, не только жизни. А и здоровье. Сколько она видела крови и наших ран! Такое не всякому мужчине по плечу. Мы, когда выздоравливали, песни ей слагали. Теперь даже неловко. Корявые, нескладные они были.

— У кентов моих надо было подучиться. Мы тоже в лагерях баловались этим. Только не бабам, самим себе пели, — встрял Клещ.

— Меня она тоже спасла. Трижды штопала шкуру. В последний раз — едва выжил. Если б не она — все. Погиб бы.

— Судьба шанс подарила, — усмехнулся

— Шанс? Этим шансом она была. Одна на всех.

— Невелик выбор, — сморщился поселенец.

— Невелик, но надежен. А главное, верили мы ей, нашей медсестричке, больше — чем самим себе. Она нам письма читала. В боли утешала, как могла. С нами от Сталинграда до Берлина прошла. Через всю Европу. Через всю войну. Сама два раза в госпиталях лежала. Из-за нас. Собою рисковала. А мы ничем ей не могли помочь. Она нам помогала. И всегда оказывалась терпеливее нас. Сильнее. Она и в бессознании своем не стонала. Никогда ни на кого не обижалась.

— Хороший кент. Жаль, что баба! Нам бы ее в свое емя.

— А вот мы не видели в ней бабу. Она была нашим другом, сестрой. Никто из нас за всю войну так и не посмел влюбиться в нее. Это было бы предательством дружбы. И нам по глупости своей казалось кощунственным не только увидеть, но даже представить ее чьею-то женой. Нет. Мы не любили. Она была гораздо большим для всех. Она жила в нас. Она была нашей сутью, дыханием. Нашим талисманом жизни.

— А нам бы удачей была.

— В Берлине, когда мы ворвались в город, она ранение получила. Так мы и тогда… Из госпиталя ее украли. Чтоб вместе нам в Россию вернуться. Все вместе и сюда приехали. На Север. Тут тоже каждым куском хлеба делились. Каждой радостью. А потом она замуж вышла.

— За фронтового дружка?

— Не за дружка. За друга.

— Какая разница? — ухмыльнулся Клещ. Пожал плечами.

— Большая. Дружки у вас бывают. У нас — друзья. Проверенные, надежные.

— Мы тоже прежде, чем в «закон» ввести, проверяем. Не хуже, чем вы.

— Замолчи! — побледнел Евгений Иванович. И опустил голову.

— Разве можно фронтовиков с ворьем всяким сравнивать? Мы на фронте все оставили. А вы? Вы где себя потеряли?

— Каждому своя война на долю выпала. Иной вор, может потому и вор, что другого ему не оставалось. Выбора не было. Вы за спинами отцов и матерей росли. Легко было остаться чистыми, да честными. А другим? Не всем же так везло! Не всем медсестрички на пути встречаются! — подскочил Беня.

Он отошел от стола. Подошел к топке. В руках лопата зазвенела. Полетел в топку уголь. Черными пригоршнями посыпался на золото огня.

«Подумаешь, умерла их сестричка. А я виноват! Ну, а что мог сделать? Испортить всю систему? Потом меня и обвинили бы! Кого же еще? За шиворот берут тех — кто безответнее. Знаем мы вас! Не первый случай! А потом в лагерь. К кентам! Нет уж! Хватит. Достаточно! За одного гада срок добавили ни за что!» — думал Беня. И швырял в топку уголь, будто Скальпа заживо в ней хоронил. Засыпал понадежнее, чтоб не выбрался он из раскаленной топки никогда.

«Десять лет… Сколько они отняли у него? Десять лет — это целая жизнь. Сколько стерпеть пришлось, сколько вынести, сколько пережить. На десяток мужиков с макушкой хватило бы. Но все обрушилось на его голову. Не дробясь и не делясь. Десять лет… Он не хотел повторить ни одного дня и избегал ошибок.