Утро без рассвета. Сахалин

«Я прошу все деньги, имеющиеся на моем вкладе, а они заработаны честным трудом, распределить поровну между моими двумя племянниками, проживающими в селе Тигиль Камчатской области и моим сыном, проживающим в селе Ныш Сахалинской области. Прошу сделать это сразу после суда. Так как сам я не смогу. Поскольку преступление, совершенное мною слишком тяжелое и срок будет большой, я не доживу до освобождения и не смогу сделать это сам. А детям нужно расти, не зная лишений. Это поможет им не повторить моих ошибок. Прошу перевести деньги, не спрашивая на то согласия моей жены и опекунов племянников. Эти деньги я заработал, а не украл. Прошу выполнить мою последнюю просьбу, ибо получив наказание, хочу быть спокойным за то, что хоть единственной каплей пота своего, по мере возможности, помогу детям жить иначе, чем жил сам. Я не увижу их более. Никогда не встречу их. Пусть это будет им на трудную минуту. Пусть эти деньги, как мой пример, уберегут детей от ошибок. И помогут жить по-человечески. Пусть они будут последним подарком преступника на светлую жизнь. Мне не вернуть прошлого. Не искупить вину свою. Пусть дети знают, что им я желаю другой доли. Беник, бывший Клещ».

В зале стояла напряженная тишина.

— Теперь я прочту второе заявление. Подсудимого по кличке Муха. Извините, тут есть некоторые вольности в тексте. Но я вынужден читать дословно, — сказал Яровой.

— Ничего, Яровой, здесь все люди взрослые. А нам, юристам, важен смысл, а не форма, — сказал председатель коллегии суда.

«Я понял, что жил хреново, что сам себя «жмуром» сделал и выкинул годы под задницу Скальпу. Что из-за этой паскуды придется мне подыхать зэком. И свободы мне — век не видать. А все потому, что не сдержался и разделался с дерьмом. Жизни-то я не видел. Она всем задом паскудным поворачивалась. И никогда— мордой. Какая она бывает — мне неведомо. Прошу все мои деньги, что на книжке лежат, отписать на стройку пионерлагеря для детвы. На острове Карагинский. Пусть отдыхает ребятня. И растет счастливой. Не в меня. Там, на Карагинском, похоронен Николай. Он детей любил. Своих не, завел. Нехай смех детей, пусть чужих, будет ему от меня в память. Только не говорите ребятам, от кого им этот лагерь. Чтоб память черной не была. Пусть вместо нас кто-то из них сделается хозяином острова. Но не в меня — в Николая. Я не сумел. Он погиб. И я не выживу, чтоб на Карагинский свободным человеком вернуться… Но хоть дети пользоваться будут. За него и за меня. Я прошу выполнить мою просьбу. Деньги эти затем, чтобы другие судимыми не были. И жили не так, как я. Муха».

Аркадий кончил читать завещание. Глянул в зал. Жена Беника сидела в первом ряду. На руках ее спокойно спал мальчонка. Что он видел во сне? Свободного отца? Как он идет с ним за руку далеко-далеко по голубой дороге. Прямо к нему. Или серое, как промозглый дождь, сиротство? В ожидании отца, простившегося с жизнью? Где он, его отец? Где его руки? Где последнее его пристанище?

Спит малыш… Посапывая тихонько, уткнувшись в грудь матери лицом. А та, бледнея, слушает слова Ярового:

— Прошу суд определить подсудимым суровое, но не чрезмерное наказание. Чтобы и нынешние завещатели имели возможность выйти на свободу исполнителями своих добрых, на сей раз, намерений. Я не прошу о конкретных сроках наказания. Ведь преступления совершены тяжкие. И подсудимые— люди опасные для общества. Но суд должен учесть возможности их исправления. Я полагаюсь на справедливость приговора. И уверен, что он будет не только наказанием, а и средством перевоспитания тех, кто творя преступления познал и беззаконие.

…Никто, ни один человек не вышел из зала суда, покуда в от— дельном кабинете шло совещание коллегии суда. Никто не поднялся с места. Все ждали. Молча.

Подсудимые смотрели на дверь совещательной комнаты. Отрешенная от всего, сидела на первой скамье жена Беника. Спал малыш. Задумчиво молчали студенты.

Каким будет приговор суда? Адвокаты подсудимых тоже замерли. Яровой перечитывал завещания. Присутствовавшие в зале суда давно освободившиеся бывшие воры тоже молчали. Что ждет этих? Когда-то давно и сами переживали нечто подобное. Теперь «завязали». Прошлое умерло для них навсегда. Его нет. Забыли. Лишь ночью, во сне, всякое привидится. И тогда, боясь себя или насмешки судьбы, вздрагивают, обливаясь холодным потом. Кричат во снах, будоража внуков, детей, больную память…

Прошлое приходит по ночам, заглядывая в спящие лица отточенными лезвиями финок и ножей, глазами главарей, холодом бараков, болью разлук. Эти ночи такие длинные, бесконечные, как сроки, как годы, прожитые впустую. Как хорошо бывает понять, что это сон, что наступило утро. Новое утро жизни…