Утро без рассвета. Сахалин

— И это ты мне рассказываешь? О Клеще! Он забыл? Или не знает. Да этому даже последняя «сявка» на Колыме не поверила бы!

— Вы и об этом знаете?

— Как видишь. Обо всем. И обо всех.

— Тогда что от меня нужно?

— Видишь ли, я знаю, что тебе заплатил Клещ за убийство… Скальпа. Иронией судьбы ты оказался здесь. Рядом с Клещом. И жив. А Скальп убит. Кстати, телогрейку твою в реке я нашел. Ты молодец. В ней все сохранилось. И деньги, и драгоценности.

— Не может быть, — исказилось лицо Володьки. — Не может быть, — задрожал поселенец.

Глаза его помутнели, он упал. Начался приступ. Подъехавшая в это время за лесом машина остановилась. Шофер — громадный мужик смял Вовку в комок. И, удерживая его одной рукой, повел машину к больнице.

Следователь вернулся на пристань, досадуя на себя за неудачный разговор с поселенцем. Для себя окончательно решил — при следующей встрече быть осторожнее с вопросами.

К вечеру катер доставил Ярового на Адо-Тымовские участки.

Старшина, сославшись на занятость, не повез Ярового ближе к Сенькиному участку. И Аркадий решил, не теряя времени, идти пешком к деляне Мухи.

Яровой шел лесом. Здесь тоже недавно прошла вырубка. Вон опилки, щепки, еще и потемнеть не успели. Еще пахнут жизнью.

Здесь работали вольные. Близко от берега. Аркадий остановился, запоминая их почерк работы. Он очень отличался от Сенькиного. Вот береза стоит. С меткой. А не спилили. Интересно — почему? Яровой заметил в ветвях птичье гнездо. Птенцы смотрели на него с любопытством. Уже подросли. Видимо, из-за них, из-за жизней была оставлена жизнь и дереву.

А здесь? Костер был. Ветки жгли. Но кучно. Не разбрасывали. Боялись погубить без надобности хоть один куст, одну травинку. Человек за костром следил, не отходил ни на шаг.

А вон и ель. С меткой, а живая. Почему? Под елью березовые малыши растут. Много. Здесь им тепло и спокойно. Окружили елку хороводом. Будто ребятишки на новый год. А она важничает. Но гоже — для вида. Сама же — заботливой клушкой каждую детскую головку лапами мохнатыми укрыла. От ветра, от стужи бережет. Чужие дети, не ее, а дороги. Щедрая мать, заботливая. Для тайги нет чужого, здесь все свое. Родное. И природа, как добрый человек, бережет саму себя.

А чуть дальше бурундук на пеньке сидит. Насвистывает. Подружку зовет. Толстый живот выставил напоказ. Чем не мужик! Шуба так и лоснится. Три черные полоски по желтой спине бегут. От макушки до самого хвоста. Зверь как зверь. В серьезном возрасте.

Пора семью заводись. Этот не станет подружку фокусами развлекать. Прыгать с ветки на ветку, задрав хвост. Нору приготовил теплую, просторную. Чтоб и детворе привольно было. И пару себе выберет подходящую.

Непуганый зверь. Не обижал его здесь человек. Не тревожил. Вон и от Аркадия не бежит. Спокойно насвистывает. Знает, у каждого свое дело.

А дальше? Ну, это нельзя обойти. Яровой останавливается. Метка на пихте! Но и она жива. Почему? Яровой подходит ближе. Здесь муравейник разместился. Под самым деревом. В тиши и в тени. Муравьи покой любят. Вот и присмотрели место под пихтой. Сруби дерево — и пришлось бы мурашам другое место искать. И многие молодые муравьи, не успев окрепнуть к осени, погибли бы. Вот и пожалел их человек. Не стал тревожить. Верно, очень любил тайгу.

Но что это? Аркадий затаил дыхание. Рыжая сойка села на муравейник. Огляделась вокруг. И затрещала своим неприятным голосом. Потом расставила крылья. Присела ниже, словно на корточках, на муравейник. И замерла. Затихла. Даже глаза прикрыла от блаженства. А муравьи тем временем обрабатывали ее от паразитов своей муравьиной кислотой. После нее сойка забудет про болезни, словно заново на свет родится. И ни одной букашки целый год не заведется в ее пуху.

Недаром муравьев знают, как отменных лесных санитаров. Работяг. Хороших хозяев.

Сойка все еще блаженствовала на муравейнике и даже не оглянулась на проходившего неподалеку Ярового.

Аркадий свернул в лес. Поглубже, подальше от реки. Здесь и теплее, и интереснее.

Ни одного обиженного дерева, ни одного поломанного, помятого куста нет на этом участке. Чистые люди здесь работали. ' Сердце к тайге имели. Любили ее, как самих себя.

А это? Совсем недавно присыпаны землей корни вербы. Чуть не засохла. А теперь оживает. Человек помог. Увидел. Позаботился. И вот уже листья появились. Ветки зазеленели. Соком налились. Подружки уже кроны завели, а верба только оживает. Но ничего. Еще неделя — и наберет силу дерево. Яровой пошел дальше. И удивленно остановился. Затесанный кол говорит о границе участка лесоповала бригады. Дальше работали другие. Их разделило озеро. Голубоглазый пятачок. Светлый, чистый, как кусочек неба.

Аркадий сделал несколько шагов. Из-под ног с шумом разбежались утки. Совсем лысые. Без перьев. У птиц в самом разгаре период линьки. Сейчас они беспомощны. Лететь не могут. Крылья не держат. И утки убегают, прячась в кусты и траву. Сидят там тихо. Не подавая голоса.