Утро года

Мужики уважали его за простоту, общительность и за доброе сердце. Понимая толк в лошадях, Ахмет часто помогал мужикам при покупке выбрать хорошую, без норова и не беззубую лошадь. У бедного мужика на лошади все хозяйство держится. А купи он, по незнанию, какую-нибудь, господи прости, шаромыгу — значит, кричи караул! Встанет она посреди дороги — и ни взад ни вперед. Часто маркитаны[1] продавали доверчивым мужикам никудышных лошадей. Зато купленные по выбору или по совету Ахмета лошади были, что называется, работяги. И за это благодарные мужики обещали помнить Ахмета Закирова до гробовой доски.

Я поздоровался с Ахметом, разделся, снял с ног тяжелые подшитые валенки и залез на полати. Отец сразу догадался, что меня постигло горе.

— Неужто, сынок, все петли завалило? — спросил он мягко, ласково.

— Все, до единой, — ответил я сквозь слезы.

— А у Яшки?

— И у него тоже. Но Яшка одного зайца все-таки принес, а я нет.

— Русака? — оживленно спросил отец.

— Да.

— И то хорошо… все не в убытке.

В разговор вступил Ахмет. Утирая рукавом рубашки пот со лба, он протянул:

— Э-э, малай, малай!.. Плахой твоя дела, сапсем плахой. Заиц юк и акча юк…

Мать отошла от печи и, стукнув о пол кочергой, стала меня пробирать:

— Я вот ему сейчас такой бы юк задала, у меня бы век помнить стал! Только деньги зря переводит на эти самые петли…

Отец взглянул на мать, махнул рукой и ничего не сказал. Он знал, что мать хотя и кричит, ругается, но без озлобления. Такой уж у нее характер — вспылит и тут же остынет.

А бабушка с печи подала голос в мою защиту:

— Понапрасну, Дунярка, кричишь на мальчишку… Не виноват он. У нас вон весь хлевушок с головкой занесло, а где тут устоять петлям. А зайчишек он частенько приносил, ай ты забыла?

Мать ничего не сказала.

Утром, когда мы все позавтракали, я увидел Яшку в окно: он шел к нам и нес русака. Войдя в избу, Яшка отряхнул ноги, снял варежки и шапку, потом решительно подошел ко мне:

— На, Вась, возьми русака, это…

Ахмет перебил:

— Меня давай, — протянул он руку, — Васяк не покупает…

Яшка отдернул русака от Ахмета и продолжал совать его мне:

— Да бери же, твой это!

— Как так мой? — удивленно спросил я.

— А вот так. — И Яшка вынул из кармана небольшой обрывок медной проволоки. — Видишь?

— Ну, вижу, — все еще не понимая, в чем дело, ответил я.

— Твоя или не твоя проволока? Повертев обрывок в руках, я сказал:

— Моя.

— Значит и русак твой… Э-э, бестолковый! — улыбнулся Яшка. — На, бери…

Я взял русака и тут же передал его Ахмету. Ахмет шевелил редкими, точно у кота, усами и не мигая одобрительно смотрел на Яшку, раскрасневшегося и довольного тем, что доставил мне радость. Потом вынул из кармана засаленный кисет, долго рылся в звенящей мелочи и, отыскав две серебряные монеты по двадцать копеек, дал одну мне, вторую — Яшке.

Уезжая, Ахмет наказывал нам с Яшкой: «Зайца ловить больше нада. Вам особый плата будет — за каждый штука пятак прибавляем».

Мой отец потеребил свою рыжеватую бородку и, глядя на меня и на Яшку немного грустными, с каринкой глазами, как всегда тихо и ласково, проговорил:

— Вон как вас уважает дядя Ахмет… А вы что стоите разиня рот? Благодарствие нужно сказать.

— Спасибо, дядя Ахмет! — спохватились мы.

— Якши, якши, — сказал Ахмет. — Таскай зайчик побольше, тогда сапсем будет хараша!..

Как только уехал Ахмет, мы тут же купили проволоки и стали делать новые петли.

— А зачем мне дал Ахмет двадцать копеек? — шлифуя опущенную в жаркой печке проволоку, обратился ко мне с вопросом Яшка.

Но я не знал, что ответить ему, и только пожал плечами.

— За твою честность дал, — неожиданно проговорил отец.

Наделав петель, мы опять пошли в лес и поставили их на прежних местах.

Птички-синички

Вскоре мы придумали, всем на удивление, новый способ истребления тараканов и назвали его «птички-синички». Синичек мы стали ловить силками и продавать любому, кто заказывал, по две и по три копейки за синичку. А у кого денег не было, отдавали без всякой платы.

Присмотрелись мы к птичкам-синичкам и увидели, что они — самые непоседливые, самые ненасытные и пронырливые. Это тебе не воробей — забьется под застреху и сидит, будто неживой. А синичек ни пурга, ни мороз не останавливают. Потинькивая, они смело залетают куда угодно, обшаривают все уголки и щели. Так и вертятся всю зиму возле человеческого жилья.

Синичка легко переносит неволю, быстро привыкает к человеку, делается ручной, любит насекомых, в том числе и тараканов. От ее зорких глаз ни один таракан не спрячется — она его из любой щели вытащит.

У нас испокон веков было принято истреблять тараканов только по зимам — вымораживали. Сначала одни хозяева не топят свою избу целую неделю и живут в это время у соседей, потом другие, третьи. Но этот способ слишком канительный и не совсем верный. Избу после надо долго отогревать, в ней становится сыро, угарно. А тараканы не все вымерзают. В глубоких запечных трещинах они только «засыпают», а когда почувствуют тепло, вновь появляются на свет божий.