Утро магов (Посвящение в фантастический реализм)

Отдельный человек не может сделать ничего. Прежде всего, он нуждается в помощи. Но одинокий человек не может рассчитывать на помощь. Те, кто способен помочь, ценят свое время очень дорого. И, естественно, они предпочтут помочь, скажем, двадцати или тридцати людям, желающим проснуться, чем одному-единственному. Более того, как я уже сказал, человек может очень легко обмануться относительно своего пробуждения, принять за пробуждение то, что является всего лишь новым сном. Если несколько чело век решат вместе бороться со сном, они будут будить друг друга взаимно. Часто будет случаться, что два десятка из них будут спать, но двадцать первый проснется и разбудит остальных. То же самое и с будильниками. Один человек изобретет будильник, второй изобретет другой, после чего они смогут обменяться. Все вместе они смогут быть друг для друга отличными помощниками, и без этой взаимной помощи ни один из них не сможет добиться ничего. Так что человек, желающий проснуться, должен искать других, тоже желающих проснуться, чтобы действовать вместе с ними. Но это легче сказать, чем сделать, потому что начало такой работы и ее организация требуют знаний, которыми человек обычно не обладает. Работа должна быть организована и должна иметь главу. Без этих двух условий работа не может дать ожидаемых результатов, и никакие усилия их не разбудят. Кажется, некоторым людям труднее всего понять именно это. Сами, по своей собственной инициативе, они могут быть способны на большие усилия, их первые жертвы должны состоять в том, чтобы повиноваться другому, но ничто в мире никогда не убедит их в необходимости этого.

И они не хотят понять, что все их жертвы в этом случае ни к чему.

Работа должна быть организована. А это может быть сделано только человеком, знающим задачи и цели, знающим ее методы, поскольку он сам в свое время проделал такую организованную работу" (эти высказывания Гурджиева взяты из работы П. Д. Успенского "фрагменты неведомого учения", изд. Сток., Париж, 1950 г.).

2. Мои дебюты в школе Гурджиева "Возьмите часы, - сказали нам, - и посмотрите на большую стрелку, пытаясь сохранить ощущение самих себя и сосредоточиться на мысли: "Я Луи Повель и в этот момент нахожусь здесь". Попытайтесь думать только об этом, просто следите за движением большой стрелки, продолжая сознавать самого себя, свое имя, самочувствие и место, где вы находитесь".

Сначала это показалось простым и даже немного смешным. Само собою разумеется, я в состоянии сохранить в уме мысль о том, что меня зовут Луи Повель и что я в этот момент здесь, смотрю за очень медленным движением большой стрелки моих часов. Потом я очень скоро заметил, что эта мысль очень недолго остается во мне неподвижной, что она начинает приобретать тысячу форм и растекаться во всех направлениях, как предметы, которые Сальвадор Дали изображает превращенными в растекающуюся грязь. Но я еще должен признать, что от меня требуют поддерживать живой и неподвижной не мысль, а ощущение. От меня не только требуется думать, что я существую, но знать это, абсолютно сознавать этот факт. Я чувствую, что это возможно и что это может произойти во мне, принеся мне нечто новое и важное. Я обнаруживаю, что тысяча мыслей или теней мыслей, тысяча ощущений, образов и ассоциаций идей, совершенно чуждых предмету моего усилия, непрестанно осаждают меня и отвлекают от такого усилия. А порой еще эта стрелка привлекает все мое внимание, и, глядя на нее, я теряю из виду себя. Порой мое тело, сокращение мускула в ноге, какое-то движение в животе отрывают меня одновременно и от стрелки, и от меня самого. Порой же я думаю, что остановил свое маленькое внутреннее кино, устранил внешний мир, но тут замечаю, что погрузился в подобие сна, где стрелка исчезла или я сам исчез, и где продолжают сталкиваться друг с другом образы, ощущения, мысли, как за тюлем, как во сне, который развертывается сам по себе, когда я сплю. Порой в какую-то долю секунды я наконец существую целиком, полностью, я разглядываю эту стрелку. Но в ту же долю секунды я поздравляю себя с тем, что это произошло; моя мысль, если можно так сказать, аплодирует, и тотчас мой разум, воспользовавшись успехом, чтобы порадоваться, тут же сводит его на нет. Наконец, раздосадованный, невероятно уставший, я отказываюсь от этого опыта со всей поспешностью, и мне кажется, что я пережил самые трудные минуты в своей жизни, что я был лишен воздуха до такой степени, что уже больше терпеть было нельзя. Каким долгим мне это показалось! Но прошло не более двух минут, и за две минуты у меня не было настоящего ощущения самого себя дольше, чем в течение трех или четырех мгновенных вспышек. И я должен был согласиться, что мы почти никогда не осознаем самих себя и почти никогда не осознаем, как трудно это осознание.