Утро не судное

И вот он уже не ребёнок, он стоит на вершине в кромешной тьме и не понимает, куда делась та трагическая, но добрая ночь и всё хорошее, что он из неё вынес. А, может, потому он здесь и оказался, потому что не понимает. И он ловит себя на мысли, что и сейчас, именно сейчас он хочет найти палочку-выручалочку, которая хоть на мгновение разгонит тьму и даст ему возможность убедиться, что это он, только он один так влип, влип, может быть, безвозвратно, но с «остальными» всё в порядке. Ты растворишься в этой тьме, потеряешь разум и перестанешь быть тем, кем ты был ранее, то есть исчезнешь, но с «другими» всё в порядке, хотя, что такое «всё в порядке», «другие» ты описать не можешь.

И Рой всем своим существом чувствует, что его оторвало от условной точки, невидимых и неощутимых координат и бросило ни вверх, ни вниз, ни в глубь – на тысячи, миллионы парсеков, в ещё больший мрак, и там он один, СОВСЕМ один. Через мгновенье его опять перенесло в другую сторону бесконечности. Но Рой пока чувствует, что может «найти» обратную дорогу, что может даже после этих гигантских бросков в мире, где нет ни начала, ни конца, указать дорогу возвращения. Этот путеводитель формируется в его существе в виде пока ещё аморфного, но постепенно оформляющегося сигнала, суть которого – сконцентрировать всё ощущения передвижения в пространстве и запустить этот механизм ощущений в обратном порядке. Как это сделать, он не в состоянии себе объяснить, но чувствует, что сделать пока может.

И обволакивает его медленная исходящая из тьмы волна снисходительности и, как ему кажется, неприятия. Рой тонет в одной гигантской мысли, которая вонзается невидимыми и неощутимыми потоками в его мозг, раскрывает всё его существо, весь маленький мир и, как кажется Рою, привносит в его сознание что-то новое, пока ещё неясное. Словно огромная толпа мудрецов даёт ему одновременно беззвучные, но воспринимаемые советы, каждый мудрец – свой совет и на своём языке. И он уже не висит одинокой точкой во тьме, он сам – тьма. И он думает, верит, что эти мгновенья не могут быть последними: должно быть дано хоть какое-то время на разгадку тайн.

И тут же Рой удивляется своей наивности: на разгадку тайн не хватит никакого времени, нужна вечность, и, если ему дана вечность, то, разгадав тайны, он в этой тьме так и останется навсегда. Выбор ему дан небольшой: или остаться здесь, и тогда мудрецы соблаговолят и начнут изъясняться яснее, или вернуться туда, где недавно был, и продолжать ползти, но уже со знанием того, что мудрецы, говорящие на непонятных языках, знают о тебе, помнят и, есть надежда, подскажут. И даже помогут.

Но есть и ещё вариант: попытаться им объяснить, дать что-то своё. Но что можно им дать, нуждаются ли они в этом? Наверное, нуждаются, раз затащили в эту космическую глубину, и наш маленький мир – это тоже маленький кирпичик построения большого мира и каждый из нас тоже мудрец, но говорящий пока даже сам с собой на непонятном языке. И не можем мы быть просто прямоходящими, осознающими себя в этой неисчерпаемости песчинками. Зачем мы тогда нарушаем свой «банановый» покой и думаем о том, о чём думать и не надо? Пусть они не снисходят: мы есть их часть, мы – есть они сами. Мы тоже им помогаем вершить их грандиозный план.

Рой почувствовал, что он уже не висит беспомощной точкой. Из его существа протянулись ощутимые, но не поддающиеся пониманию и описанию многочисленные жёсткие нити, и он как бы зафиксировался, приобрёл точки опоры в пространстве, и хотя вокруг чёрная ночь, он уже может, пользуясь появившимися опорами, «оглядеться», поворачиваясь вокруг некой зарождающейся оси. Но понятия «верх» и «низ» для него пока не существуют.

И что сказать? Меня не учили – я сам учусь, и раз не научили, почему судите? Да, мы сглупили, возможно, совершили ошибку, шагнули туда, куда лезть не надо было. Но нам никто не подсказывал. И то, что сейчас происходит, – это не подсказка, это наказание. Но ведь не каждый день мы совершаем роковые ошибки!

Мы ошибаемся и, как айсберг, подтаиваем, теряя убегающими ручьями надежды, заблуждения, наивные порывы, которые, как многие начинают думать, столкнувшись с могущественной силой, на этом айсберге и не нужны. Но, если бы мы от этих ручейков отказались, плыли бы в вечном холоде и лишь высокомерно посматривали сквозь лёд ледяными глазами? Было бы это лучше?

Наш айсберг, подтаяв, может перевернуться. Но, наверное, наш непростой дом не так страшен и безнадёжен. И не зря этот бездушный зонд, заброшенный к нам, как губка, впитывает нашу сущность. Он берёт пробы. Он пытается вмешиваться, проверяет реакцию, будит, злит, пугает… Он изучает. Он поучает. Он и учится. Он делает всё уродливо. Но это мы так считаем. А тому, кто его послал, эти действия представляются оптимальными.