Утро пятого дня

Ты ведь, Андрей, знаешь: у меня никогда не было одежды лучше, чем эта. В детдоме нас одевали совсем по-другому. Да и потом, когда я жил в Лесопарке с тетей и дядей, я ходил во всем старом. У них не было денег, чтобы купить мне костюм. У тебя, Андрей, тоже нет денег, чтобы приодеться. Ты ведь нарочно говоришь, что тебе безразлично, в чем ты ходишь. Эх, если бы тебя одеть. Ты видный. В новой одежде все было бы у тебя другим: и настроение, и мысли.

Я стоял перед зеркалом и думал, что неплохо бы и мне заиметь хороший черный костюм. Надел бы я белую рубашку с галстуком и пошел бы на свидание как франт. А что, если надеть костюм Василия, мужа сестры? Василий добрый, он простит, и ростом мы почти одинаковые. Но тут я вспомнил, что Василий ушел на день рождения, — значит, принарядился. Да и не мог бы я влезть в чужую вещь. Василий своим костюмом дорожит. Справил недавно. Ради костюма месяца два малярничал с утра до позднего вечера. Приходил усталый, ел без аппетита. Только воду пил чуть не по целому литру за раз. Пил прямо из графина. Нальет полный из-под крана, запрокинет голову, поднесет горлышко графина к губам и булькает, и шумно глотает минут пять. А потом отдышится, вытрет губы и скажет жене: «Давай-ка спать. Завтра решили начать пораньше. Летом маляр должен просыпаться, как пастух в деревне».

Когда Василий сшил себе костюм — длинный пиджак, широкие брюки, — он долго вышагивал по комнате в обновке. Пошевеливал плечами, поддергивал брючины, разглядывал себя и так и этак. Был доволен. Легкая, мальчишеская его фигура стала осанистой, солидной. «Папа, ты такой красивый», — восторженно сказала семилетняя Иринка. А моя двоюродная сестра обрадованно заметила: «Ну, вот. Теперь хоть есть в чем в театр сходить».

На день рождения Василий взял и свою любимицу — гитару. Будет петь. Голос у него приятный. В армии он был запевалой. Всю войну прослужил в пехоте. Там песни нужны, когда шагаешь и шагаешь. А прошагал Василий от Ленинграда чуть ли не до самого Берлина. Пел и воевал. И удивительно — вернулся с фронта с одной-единственной медалью «За отвагу». Я спросил однажды, как это так получилось: за всю войну — одна награда. «Мне хватит, — благодушно отмахнулся Василий. — Ладно, что жив остался. Уж чего только не было».

Про это «чего только не было» много я наслушался всяких рассказов, когда собирались вместе по большим праздникам мои родственники: сестра моей матери, сухонькая и благообразная, ее дети — сын и обе дочери, приходили и троюродные мои братья и сестры, и еще такая дальняя родня, что я даже и не знал, кто кем мне приходится. Когда все садились за щедрый стол и становилось тесно, шумно и хорошо, тогда и заводили мужчины после третьих и четвертых рюмок свои рассказы о прошлом. Многих война застала, когда они только что закончили школу. Больше половины моих родственников голодали в Ленинграде. Вспоминали и тех, кто умер. Я слушал и удивлялся. И еще мне было горько, что не дожили до нынешних дней мои отец и мать.

После разговоров начинались песни. Запевал их Василий. Он брал в руки свою громоздкую гитару, ручной работы, как он говорил, хвастаясь, и начинал пощипывать нижнюю струну, самую тонкую, самую певучую. А потом, вскинув русую голову и широко раскрыв рот, затягивал высоким голосом свою любимую песню про какой-то странный бриг, в трюме которого кораллы и жемчуг и «судно ведет с похмелья сам капитан-старик». А потом все вместе пели «Коробейников», «Когда б имел златые горы», «Долиною широкою» и военные песни. Я их слышал по многу раз, но всегда подпевал охотно и с чувством. Было грустно и приятно. Хотелось, чтобы, когда я вырасту и стану семейным человеком, в моем доме вот так же собиралось много друзей и родственников. Мне не по душе одиночество, как у Андрея.

Я сел на диван, на котором любил сидеть Василий, оглядел нашу небольшую комнату — светлую, чистую, подумал, что вот и я стал взрослым, иду на свидание, и ведь когда-нибудь и мне понадобится семейное жилье. Может быть, не скоро. Это в войну — вся жизнь шла быстрее, женились быстро, Василий рассказывал, что он пришел с фронта, увидел мою двоюродную сестру, повспоминали они, как играли вместе во дворе еще в мирное время, и через несколько дней справили свадьбу. Василий выложил на стол для гостей весь свой сухой паек — всем досталось по ломтику хлеба, по кусочку тушенки и по чарочке какой-то отвратительной фиолетовой жидкости, которую раздобыли друзья. А другая моя двоюродная сестра вышла замуж за моряка в самые тяжелые дни блокады. Бывало, что на свидание они пробирались под артиллерийским обстрелом.

Я взглянул на будильник и даже подпрыгнул в испуге. Времени оставалось в обрез.

В трамвае ехал минут двадцать. Потом пошел пешком. Оказалось, что не опаздываю. Сбавил шаг, стал оглядываться. Увидел новый голубой троллейбус. Старичка в забавной соломенной шляпе. Клумбу с цветами. А вон какая-то нарядная женщина улыбается неизвестно чему. Просто так. Ей хорошо. И мне хорошо.