Утро Судного Дня

Убил, потому что хотел и умел убивать. Убил не случайно, как полагали Архо и остальные, а умышленно. Грива сколько угодно мог убеждать себя, будто не заметил, что у копий вабу — всех, кроме одного, — нет наконечников. Вздор. В «боевом режиме» его сознание замечало абсолютно все. И четко отрабатывало поставленную задачу. В данном случае такой задачей было — уничтожить Ва-Багана. Грива мог отнять любое из копий с той же легкостью, с которой он раскидал молодых вабу. Но он отнял то единственное, на котором был наконечник. Конечно, Грива мог бы убить и голым древком, но не раздумывая выбрал наиболее эффективное по смертоносности оружие. И не раздумывая его применил. Гриве было бессмысленно обманывать себя. Он знал, что вабу не станут убивать его. Иначе он просто не смог бы повернуться к ним спиной. «Не показывать врагу спину» — железный рефлекс, приобретенный инстинкт, выработанный многолетними тренировками и боевым опытом.

Хотел убить — и убил. Но его ни в чем не обвиняли. Обвиняли мальчишку, забывшего снять наконечник. Никто из охотников даже предположить не мог, что Артём убил Ва-Багана умышленно. Артёма жалели едва ли не больше, чем убитого. И от этого Грива чувствовал себя еще более скверно. Слабым утешением служило лишь то, что Артём все-таки сохранил контроль над своими действиями и зверь, живущий внутри него, не вырвался на свободу. Иначе умер бы не только Ва-Баган.

Труп убитого обмотали полосками ткани и снова покрыли черным веществом.

Шадаква умолк.

Из двух копий и шкуры антилопы сделали носилки. Черный сверток, внутри которого было тело Ва-Багана, уложили на них. Четверо вабу подняли его и унесли в ночь. Рык льва и вопли обезьян стали реквиемом «лучшему охотнику на обоих берегах Реки».

Архо тронул Гриву за плечо:

— Пойдем.

Артём покачал головой. Он чувствовал, что должен остаться.

Охотники ушли.

Костер догорал. Развеялся едкий запах асфальта.

Артём сидел, скрестив ноги. Он больше ни о чем не думал. Он пытался просто понять…

По ту сторону костра, в точно такой же позе сидел Шадаква.

Так они и сидели, пока ночную тьму не сменили бледные сумерки.

Шадаква с трудом распрямил ноги, мощно выдохнул, встал и подошел к Гриве.

— Ты такой, какой есть, — произнес он, возвышаясь над сидящим Гривой. — Смерть Ва-Багана на мне. Это моя вина. Не терзай себя. Не говори никому, Ар Т’ом. Они не должны знать.

— Твоя? Почему?

— Я запретил ему тебя трогать, но разрешил ему взять Д’шу в жены, если она согласится. Я забыл, каков Ва-Баган. Он мог бы стать таким, как ты, родись он не здесь, а по ту сторону Леса Красных Деревьев.

— Таким, как я? Что ты имеешь в виду? — спросил Грива.

— Убивать, — сказал Шадаква. — Убивать, как ты. Здесь, на берегах Реки, люди не убивают людей. Ва-Баган мог бы. И ты это почувствовал. Моя вина… — и, не сказав больше ни слова, побрел прочь. Сейчас, когда усталость обессилила старейшину, стало заметно, что он действительно очень стар.

«Здесь люди не убивают людей… Что ж ты не сказал этого раньше, старик?» — с тоской подумал Грива.

Нет, он не пытался оправдать себя. Он виноват. Он мог бы и сам додуматься. Мог бы догадаться, мог бы прислушаться к своему подсознанию, сообразить, почему здесь, в поселке, среди незнакомых непонятных людей, достататочно сильных, чтобы копьями убивать львов, он, чужак, никогда не чувствовал опасности.

Зато сейчас он очень ясно ощущал: смерть Ва-Багана — не только смерть одного человека. Произошло нечто куда более скверное…

«Равновесие нарушено — и ограда будет разорвана» — пришла откуда-то загадочная фраза, и Артёма пробрал озноб.

«Всё! — велел он сам себе. — Помедитировали — и будет. Я — не святой. Я русский разведчик, выполняющий задание. И я должен быть в форме. А поэтому — спать!»

И он вернулся в хижину, лег и уснул.