Утро вечера мудренее

Существуют люди, которые помнят все свои сны, во всяком случае наутро. Как правило, это натуры артистические, отличающиеся сильным темпераментом и богатым воображением. Такой натурой была, например, сестра В. А. Поссе, литератора и издателя журнала «Жизнь для всех», портрет которой он оставил в своих воспоминаниях; таким был и он сам: «Лидочка была не слишком красивая, но миловидная шатенка с близорукими, но очень наблюдательными глазами. Одной из ее особенностей были необычайно сложные сны; их она обычно рассказывала горничной Ольге, когда та причесывала ее длинные, густые волосы… Эта снотворческая способность в высшей степени присуща и мне. Чем старше я становлюсь, тем больше я вижу снов и тем сложнее они становятся. Это целые повести и даже романы, в которых наряду со мной принимают участие и те, которых я видал и знал, и совершенно незнакомые, нередко исторические личности прежних времен. Все мы, живя, то есть любя, страдая, ненавидя, произнося длинные речи, участвуем в революционных боях и т. п. Эта сонная жизнь несравненно богаче жизни действительной, но она очень утомительна. После наиболее сложных снов я просыпаюсь разбитым».

Полную противоположность таким натурам составляют те, кто обычно утверждает, что сны им не снятся или они их не помнят. Но почему они не помнят? Может быть, их сновидения им просто не интересны? Освальд пишет, что такие люди напоминают ему лейкотомированных больных.

В некоторых странах нейрохирурги, чтобы облегчить страдания безнадежных психических больных, делают им лейкотомию — перерезают связи лобных долей коры с подкорковыми отделами. Лейкотомия спасает от буйного помешательства, но после нее в корне меняется личность. Будучи изолированы от остальных мозговых отделов, лобные доли перестают выполнять свои основные обязанности. А они помогают нам строить планы своих поступков, намечать цели, сличать свои действия с исходными намерениями, обнаруживать ошибки и исправлять их. Человек, у которого повреждены или изолированы лобные доли, начинает жить только сегодняшним днем; он склонен к одним и тем же стереотипным действиям и поступкам, речь его тоже становится стереотипной, он инертен и добродушно-безразличен ко всему на свете, в том числе и к собственным ощущениям, впечатлениям и воспоминаниям.

Все до единого, кто перенес операцию лейкотомии, утверждают, что они перестали видеть сны. Но если их разбудить ночью, во время быстрых движений глаз, они бормочут, что да, действительно, они только что видели сон, пересказывают его «в двух словах», тотчас же отворачиваются к стенке и засыпают вновь. Они просто не желают утруждать себя запоминанием снов. Но ведь это больные, скажете вы, они перенесли операцию на мозге, у них и должны быть отклонения от нормы. Да, конечно, но обратите внимание на черты лейкотомированной личности. Разве не встречаем мы здоровых людей, обладающих подобными чертами? Людей, добродушно-безразличных ко всему, даже словно бы и к себе, людей инертных, склонных к стереотипному поведению, людей-мотыльков, живущих сегодняшним днем. Вечно они забывают все на свете, все путают, хватаются то за одно, то за другое, и все это не от забывчивости, не от «склероза», а от равнодушия, безответственности и беспечности.

Но конечно, люди не помнят своих сновидений не только потому, что они им не интересны, а не интересны они им бывают не только из-за их собственного какого-нибудь душевного изъяна, вроде безразличия ко всему на свете, в том числе и к своей внутренней жизни (или к внутренней жизни — в особенности). Прежде всего, снам вообще свойственно быстро забываться, и человек, если он не придает им преувеличенного значения, сохраняет в памяти надолго только исключительные сны, которые либо сбываются, либо еще чем-нибудь поражают его воображение. Чаще всего от сна остается общее настроение, да и оно длится недолго, тускнея при свете дня. Данте говорит в «Рае»:

Как человек, который видит сон
И после сна хранит его волненье,
А остального самый след сметен,
Таков и я, во мне мое виденье
Чуть теплится, но нега все жива
И сердцу источает наслажденье…