Утро вечера мудренее

Чувства владеют и нами, но нам иногда удается их сдерживать. Мы помним, что может случиться: мы умеем предвидеть. У предвидения много общего с воображением, а воображение может развернуть перед нами все, что нас ожидает. Все развитие мыслительной деятельности связано прежде всего с возрастающим «дальнодействием» человека. С самого начала человек учился исследовать вещи со всех сторон и видеть дальше собственного носа. В этом дальнодействии был не только залог безопасности, но и истоки сознательной, а не только инстинктивной предусмотрительности, предвосхищения и предвидения.

Мы умеем предвидеть; но разве это не то же, что и предчувствовать? Предвидение более осознанно, у него есть различимая логическая основа; оснований для своих предчувствий мы назвать не умеем и часто не видим их, но это не значит, что их нет. Они там же, откуда черпает свои прозрения творческая интуиция, где Вагнер предчувствует арпеджио увертюры к «Золоту Рейна», где сцепляются друг с другом идеи Пуанкаре и где наездницы бросают цветы в публику.

К человеку приходит решение, но он не знает, откуда оно пришло, да его это и не заботит. Отдельные этапы формально-логического мышления человек осознает и может выразить в речи. Задним числом, но он улавливает ход мыслей и чувствует, что шел либо от общего к частному, либо от частного к общему. В интуитивном же мышлении не видно никаких этапов, оно воспринимается как «свернутое».

Если у него и есть логика, то она состоит в ближайшем родстве не с видимой рассудку алгеброй дедукций и индукций, а с гармонией целостного чувственного восприятия, когда, как говорил Моцарт, «слышишь всю еще не написанную симфонию», и с той логикой чувств, при которой все доводы рассудка приносятся в жертву велению сердца.

Интуиция рождается и развивается в бессознательном, сновидения — тоже. Мы знаем иногда о них не больше, чем о происхождении наших озарений. Мы получаем готовый результат, готовый сон, но как он формировался, нам неизвестно. Но дело не только во внешнем сходстве и не в общности сферы, а в том еще, что во сне, как и в случае оставленной «отлеживаться» задачи, оставленной с расчетом на то, что утро вечера мудренее, мозг, возбужденный волнениями дня, не прекращает своей работы. Он мыслит. Он вычисляет, сравнивает, выбирает, комбинирует. Он предвидит и предчувствует так же, как он это делает и в бодрствовании, может быть, иногда с большей зоркостью и глубиной. Проницательность, граничащая с ясновидением, чувствительность, о которой мы не можем и мечтать в часы бодрствования, когда непрекращающийся хор внешних голосов заглушает голоса внутренние и заставляет их умолкнуть, проницательность, которая и не думает выходить за рамки обыкновенных причинно-следственных и ассоциативных связей и усиливается теми же эмоциями, что охватывают нас и в состоянии бодрствования, — вот, быть может, основа сновидений, именуемых вещими и пророческими.

Именно эту работу бессознательных доминант, не затихающую и во сне, постоянные попытки интуитивного предвосхищения своей судьбы имел в виду философ Артур Шопенгауэр, говоривший, что в ответственные для нас минуты мы поступаем не по сознательному расчету, а повинуясь внутреннему инстинкту жизни, исходящему из глубин нашей сущности, и что этот инстинкт, «возможно, находится под неосознанным руководством пророческих сновидений, забываемых нами при пробуждении, но придающих нашей жизни равномерность тона и драматическое единство, чего не может дать ей сознание. Человек, призванный совершить нечто великое, внутренне, без сомнения, ощущает это и трудится над осуществлением своей высокой задачи, как пчела над устройством улья».

Мы могли бы завершить тему вещих снов на этой торжественной ноте, но это было бы прегрешением против истины. Залитый кофе жилет и полдюжины голландских рубашек не выходят у нас из головы и призывают нас рассмотреть еще одну грань явления, чьи загадки и тайны современная наука также разгадывает без особого труда.