Утро звездочета

Созвонившись с вернувшимся из командировки Должанским, я еду «Коммерсант», и, пожалуй, в первый раз чувствую себя подающей стороной и знаю, что эта диспозиция не изменится, в какую бы сторону не свернул наш с ним разговор. Может, прав был Мостовой, когда говорил о трясущихся руках Табакова? Теперь и я представлял себе эту картину и даже вспоминал бледность на лице актера, которую не могли скрыть ни черные очки, ни бежевая кепка.

Роман Должанский — первый из моих собеседников, с которым я беседую на его территории. Я все равно ощущаю свое преимущество, даже после того, как коротко пожав мне руку, он возвращается к своему ноутбуку. Должанский оказался заметно лысоватым, смуглым мужчиной с пронзительными голубыми глазами, словно созданными для того, чтобы ввергать женщин в смущение и трепет.

— У вас интересная работа, — говорю я, оглядывая развешенные на стене фотографии. Збруев, Евгений Миронов, Екатерина Гусева — их лица я успел рассмотреть на снимках, прежде чем наткнулся на лоб Должанского, который и не думал отрываться от работы.

— Я всегда считал, что ваша интереснее, — исполняя мастерский танец пальцами по клавишам, парирует он. — Вы спрашивайте, не обращайте на меня внимания. И извините, ради бога: материал горит.

— Вы, наверное, не поняли. Я по поводу убийства Карасина.

— Прекрасно понял, — все же останавливается Должанский и поднимает на меня глаза. — Вы расследуете убийство моего коллеги.

— И что вы о нем думаете? Кроме того, что уже высказывали публично?

— А ничего другого я не думаю. И, в общем-то, все уже сказал. Что я еще мог сказать о крепком профессионале?

— Но вы же с ним спорили? Я имею в виду, полемизировали заочно, посредством своих статей.

— Я бы не назвал это полемикой, — пожимает плечами Должанский, — даже заочной. Разница между нами — в темпераменте и в методике сбора материала. Я придерживаюсь классической схемы, если можно так выразиться. У него же была своя собственная, что, в общем-то, совсем не повод к неуважению.

— Не знаю, — вглядываюсь я в дальнюю фотографию, и указываю на нее пальцем. — Это Бондарчук или Сухоруков? Не разгляжу.

— Этот? Актер Валентин Хаев. Смотрели «Изображая жертву»?

— Ах, да! — восклицаю я, вспомнив большой матерный монолог из фильма. — Там у него одна сцена…

— …Которая прославила не только его. После нее авторы, братья Пресняковы, могут расслабиться. Сейчас написать такое достаточно для того, чтобы тебя записали в классики. Соку хотите?

Должанский встает, чтобы наполнить стаканы мутной жидкостью из пакета, на котором соблазнительно истекает собственным соком нутро апельсина. Поданный мне стакан не отдает приятным холодом мою горящую ладонь, и я ставлю его на стол, даже не попробовав содержимого.

— Не знаю, — говорю я. — Мне, насколько я успел изучить его статьи, Карасин показался чересчур категоричным. Иногда он просто хамил.

— Нет, что вы, — сделав глоток, присаживается на край стола Должанский. — Мне кажется, он был воспитанным и застенчивым человеком.

— Вы ведь были знакомы?

— К сожалению, не пришлось. Я пытался связаться с ним, звонил в «Итоги», даже лично Дыбскому. Выпрашивал телефон, адрес электронки, хоть какую-нибудь контактную информацию — ничего. То есть, ничего так и не получил.

— Почему?

— Якобы об этом просил Карасин — не разглашать свои координаты. Искать же его, используя другие резервы — ну знаете ли… Меньше всего мне хочется набиваться в знакомые. Тогда я просто отправил в «Итоги» письмо, адресованное Карасину и просил переслать ему.

— О чем было письмо?

— Своего рода признание в любви. Я серьезно, — говорит он, отвечая на мою невольную улыбку. — Я был просто потрясен, когда понял, как он пишет.

— Там было еще что-то, кроме провокаций?

— Я же говорю: методика, — поставив стакан рядом с ноутбуком, Должанский начинает ходить по кабинету. — Между прочим, методика его работы и снискала ему репутацию затворника.

— Я слышал, что он никогда не ходил на закрытые показы и на премьерные спектакли. Туда, где обычно и встречаются театральные критики. Поэтому его рецензии и выходили позже остальных, так ведь?

— Позже остальных — как это верно! — усмехается Должанский. — Да он вообще ни на какие спектакли не ходил.

Я вдруг вспоминаю, что припас для него острый клинок и что оно, это оружие, припрятано у меня за пазухой.

— Хотите сказать, что он не переключался с канала «Культура»? — спрашиваю я. — Смотрел записи спектаклей в Интернете?

— Разве что тех, по которым катастрофически не хватало отзывов.

Должанский, наконец, останавливается, но теперь уже я чувствую себя мишенью, по которой он, расчетливый снайпер, вот-вот выдаст залп и, — я чувствую это, — не промахнется.

— Карасин писал рецензии, даже не видя спектаклей, — говорит он. — Он писал на основе других рецензий. Креативная компиляция, так бы я это назвал.

— То есть как? Он переписывал чужие статьи?