– Однажды мне пришла в голову занятная мысль. Отец, заняв императорский трон, так просто и не задумываясь сменил имя с богемского на германское еще и потому, что ему все равно. Никто не обращается к нему по имени. Никто. Даже любовница. Я пока еще пустое место, всего лишь вероятный наследник без особых обязанностей и влияния, но уже сейчас я порой ловлю себя на мысли, что начинаю забывать собственное имя. Оно уже звучит для меня, как имя постороннего мне человека. Ко мне адресуются, именуя меня титулом, в моем присутствии обо мне говорят «наследник», отец зовет меня «сын»… даже мои приятели обратились ко мне по имени лишь пару раз, да и то – будучи изрядно в подпитии, когда вино расслабило их сдержанность. В свете всего этого – я не буду иметь ровным счетом ничего против, если имя, данное мне при крещении, я буду слышать из уст одного из знаменитейших людей Германии.
– Признаюсь, я нечасто не знаю, что сказать, – заметил Курт, когда наследник умолк, и тот остерегающе вскинул руку:
– Только не говорите, что вы польщены такой честью. Я знаю, что это неправда: польщенным вы себя не чувствуете и за честь это не почитаете. Для вас я всего лишь расставил все фигуры по их местам, майстер Гессе, а посему давайте просто продолжим начатый вами разговор.
– Как скажете, – согласился Курт и, помедлив, докончил: – Фридрих.
– Так гораздо лучше, – кивнул тот.
– Стало быть, продолжим… Итак, ваши приятели не в курсе дела? Они, как и все прочие, полагают, что вы отосланы в монастырь на исправление? Вы не обмолвились им ни словом, ни намеком, не дали понять хотя бы, что намереваетесь отправиться в иное место?
– Ни словом, ни намеком, майстер Гессе.
– Однако же, – вмешался фон Редер, – и слова, и намеки были высказаны капеллану, как я сейчас узнал. И еще я узнал, что капеллан – ваш шпион при дворе Его Величества.
– Полно вам, господин барон, – возразил Бруно с усмешкой, – шпион, который всем известен, это не шпион. Ведь вы не юноша с высокими идеалами, посему вы, думаю, должны согласиться: благо Его Величества, не только физическое, но и духовное, – это не последнее, о чем нужно заботиться. Духовник – тот же лекарь, но врачующий не тело, а душу, надзирающий за состоянием не тела, а души. Я ведь так полагаю, что придворный медик не взят с первого курса университета, а был выбран из лучших? Ведь если лекарь будет недостаточно учен, он не увидит вовремя начало болезни или навредит лечением. Не станете же вы спорить с тем, что никто лучше служителя Конгрегации не знает Писаний, Предания, никто лучше него не смыслит в вероучительных и душеспасительных делах, никто не сможет лучше него надзирать за здоровьем души? Или станете?
– Спорить? – переспросил фон Редер с кривой усмешкой. – С инквизитором?.. Но не будем уводить разговор в сторону, господа следователи. Что вы скажете о вашем всем ведомом шпионе? Или он по каким-то причинам вне подозрений?
– Он на этой должности много лет, – передернул плечами Курт. – Много лет состоит в Конгрегации на службе; и под «много» я разумею больше двух десятков, а также подразумеваю проверки, которые не снились ни одному другому, включая проверки нашими
– Я полагаю, была причина поднять меня среди ночи? – уточнил Хауэр, когда, войдя, утвердился на табурете напротив Курта. – Скажи, что я не ошибаюсь в своих чаяньях и ты разобрался в деле.
– Нет, Альфред, не разобрался. Но Бруно подал мне идею, которую я хочу испробовать.
– Подозрения?
– Скорее, предчувствия.
– Предчувствия? – переспросил инструктор, на миг опешив. – Ты намерен шерстить моих парней, повинуясь предчувствиям?
– Просто ответь на пару вопросов, – оборвал его Курт так мягко, почти сострадающе, что тот скривился, точно от боли. – Вопросов немного, и они просты.
– Задавай, – выговорил Хауэр, скосившись на молчаливого наследника. – Слушаю.
–
– Никто не был отряжен сюда по его просьбе, если ты об этом. Никто из них не просился в лагерь, никто не намекал, что ему не помешало бы размяться или усовершенствовать навыки; такое, бывает, происходит, однако не на сей раз.
–