Утверждение правды

Курт перехватил арбалет поудобнее, раздражаясь на себя за то, что пошел на операцию с непривычным руке новым оружием, и двинулся вперед, пытаясь смотреть и вокруг себя, и в редкую полузатоптанную траву. Шаги тонули в тишине, будто в болоте, не отзываясь даже шорохом, и на мгновение возникло чувство, что ничего больше нет, лишь темнота, всепоглощающая тишина, камни, серые деревья и он сам, единственное живое создание во всем существующем мире…

Курт остановился, пройдя с десяток шагов. Тела на земле не было — там, где шел Бруно и где должен был бы лежать убитым, если бы и впрямь некто бесшумный и незаметный подкрался к своей жертве — там его не было. Но не мог же он еще и унести труп? Сколь бы беззвучно и сокрыто ни двигался человек, однако же утащить с места убийства тело взрослого мужчины так, чтобы не потревожить тишины… Или это не человек?..

Курт сдвинулся в сторону, сделав небольшой круг, дабы убедиться в том, что тело не лежит где-то чуть поодаль, не замеченное им, остановился снова, оглядев траву вокруг себя и остановив взгляд на вдавленной временем в землю надгробной плите. Высеченные в камне буквы были видны невероятно четко, и, знай он язык, мог бы прочесть каждую… Луна матовым, мутным светом озаряла незнакомые знаки, которые почему-то завладели вдруг всем его вниманием, притягивая взор помимо воли, и даже показалось вдруг, что разум каким-то неведомым, странным чувством распознает их, видит, читает… Извивы чуждых витиеватых символов словно раскручивались, будто сжатая и отпущенная проволока, распрямляясь и свиваясь снова, но уже иначе — в знакомые буквы родного языка…

«Курт Игнациус Гессе фон Вайденхорст. MCCCLXVIII[115] —…»

Курт отшатнулся, зажмурясь и отступив, и все равно перед мысленным взором успели остаться первые цифры — «MCD…»[116]; в голову ударило холодом и внезапно свело держащие арбалет руки. «Наваждение, — четко проговорил он про себя, силясь перекричать собственные бессвязные, оторопелые мысли. — Это наваждение. Просто ночь, кладбище, одиночество и ожидание неведомого. Это бывает. Если сейчас открыть глаза, все исчезнет, все станет, как было».

Курт медленно приподнял веки, скосив взгляд на каменную плиту и рывком отвернулся, увидев прежнее «Курт Игнациус…». Он отступил назад, озираясь, стиснув приклад арбалета — скорее рефлекторно, мимовольно, нежели впрямь надеясь на то, что оружие поможет сейчас или хотя бы окажется небесполезным. Реальность вокруг была настоящей — не видение и не проснувшиеся внезапно детские страхи, не игры рассудка, что-то и впрямь происходило, что-то доселе незнаемое…

Спина уперлась в дерево позади, что-то захрустело под лопатками, и Курт отскочил в сторону. Ствол дерева вдруг содрогнулся, разбежался мелкими трещинами, как дно пересохшей реки, и внезапно рассыпался мелкими осколками с оглушительным стеклянным звоном. Над головой то ли застонало, то ли вскрикнуло что-то, не похожее ни на что и ни на кого — ни на птицу, ни на зверя, — и вновь воцарилась прежняя тишина, рвущая слух абсолютным мертвым безмолвием.

Курт попятился, невероятным усилием воли удержав голос в узде и не выругавшись вслух — громко, от души, чтобы разбить эту тишину и сбросить охватившее все его существо напряжение. Древесные стволы вокруг — все до единого — мерещились плоскими, точно витражи, выполненные неведомым искусником, и лишь каменные плиты казались чем-то единственно настоящим, ощутимым, почти живым.

Развернувшись, он двинулся прочь, вперед, туда, куда и шел изначально — сквозь кладбищенские тропинки и могилы, ощущая, как сковывает острым холодом спину, когда деревья, мимо которых он проходил, и впрямь оказывались сплющенными и словно вовсе не настоящими. Тусклый свет все так же ровно пробивал темноту, позволяя видеть путь и всё, что было вокруг, и нельзя было увидеть лишь самой луны — небо над головой, беззвездное, невидимое, было лишь продолжением этой прореженной темноты, светящейся самой по себе…

Курт остановился, уловив движение впереди; в окружающем мертвом, неподвижном мире невнятный силуэт, шелохнувшийся где-то в глубине мрака, резанул взгляд, словно нож. Пальцы на прикладе сжались, приподняв арбалет на уровень груди, и было видно, как подрагивают руки в такт биению разогнавшегося сердца. Клочок тьмы впереди сгустился, приближаясь, вытягиваясь вверх и оформляясь в силуэт человека в длинном балахоне; по-прежнему не доносилось ни звука, все так же плыла вокруг тишина, неподвижная, как летнее марево, и лишь гонимая сердцем кровь шумела в ушах тугим оглушающим потоком…

Каспар? Его шутки? Ведь до сих пор неведомо, что он может, на что способен…

Успокоиться… Главное — успокоиться… Главное — успокоить сердце, чтобы не рвалось дыхание и не дрожали руки… Вдох… выдох…

Спокойствие…

Сейчас, здесь, на мертвом нездешнем кладбище, среди ненастоящих деревьев, беззвучной травы, безлунного неба, оставшись в одиночестве, повстречав, возможно, заклятого врага всей жизни — все равно; спокойствие…