Утверждение правды

— Если Конгрегация прикажет — станешь бабкой-повитухой. Всё, Гессе. Можешь почитать, что это очередная система тренировок, измышленная моим воспаленным извращенным рассудком; будешь обучаться тому, как взять себя в руки, не переломить хребет императорскому телохранителю и не послать к драной матери императорского наследника… Я зайду через полчаса, — сообщил Хауэр непререкаемо, поднявшись и мельком бросив взгляд в окно. — Оба должны быть бодры, веселы и преисполнены радушия.

* * *

На всем пути до комнаты наследника Хауэр говорил, не умолкая, тихо, но четко перечисляя все то, чего в присутствии Фридриха фон Люксембурга и его телохранителей не следует делать. Не задаваться… не нарываться… не фамильярничать… не выражаться… не говорить, не смотреть, не дышать. Бруно молча внимал, лишь порою вздыхая и послушно кивая; Курт же, хотя и касалось все это в первую очередь именно его, слушал рассеянно, решая довольно серьезную для него внутреннюю проблему.

Угодив в академию из рядов немалой армии беспризорников, вместе с требуемыми идеями, знаниями и умениями будущий майстер инквизитор впитал и мысль о том, что прежняя его жизнь была греховной, а вечная злоба на мир — ложной. Сейчас он даже мог сказать, когда именно пришло это осознание — пришло вдруг, разом. Курт не помнил в какой именно день месяца это случилось, однако все события того вечера помнились четко.

Это был субботний вечер — тихий весенний вечер, и только келья, где обитал Курт, была шумной и заполоненной гамом: вертлявый, как уж, мальчишка по имени Франк, как и почти всякий вечер, травил байки, которых знал, кажется, нескончаемое количество. Отбой был уже давно, свет в келье не горел, сон уже мало-помалу одолевал всех, но уснуть никто не мог: Франк пересказывал бесхитростную, опошленную народной фантазией историйку о Райнхарде — одну из многих; ничего в ней не было особенного, однако в изложении соседа по келье довольно затасканная байка звучала увлекательно и до колик смешно.

Поначалу Франк говорил шепотом, потом все громче, чтобы перекрыть прысканья и смешки воспитанников, а потом в келье прочно установился галдеж, столь громкий, что просто не мог не привлечь к себе внимания. Разумеется, вскоре дверь распахнулась, и строгий голос повелел всем прекратить шум и спать, и, разумеется, все разом уткнулись в подушки, стихнув, слушая удаляющиеся по коридору шаги. «Ушел, — констатировал третий сосед по келье, Йохан, за коим закрепилось старшинство в их маленькой компании. — Давай дальше». — «Давай завтра, — шепотом отозвался Франк. — Накостыляют еще». — «Давай! — повторил Йохан. — Я эту историю знаю, осталось чуть». — «Так если знаешь, к чему тебе рассказывать?» — хмыкнул Франк, и тот приподнялся на своей лежанке, повысив голос: «Ты со мной еще умничать взялся?» Несколько мгновений в келье было тихо, и наконец Франк неуверенно отозвался: «У меня теперь настроения нет рассказывать». — «Да ладно, — осторожно вклинился Курт, — завтра ж ни свет ни заря на литургию воскресную погонят, выспаться бы. Спать уже хочется». — «Не лезь не в свое дело!» — угрожающе осадил его Йохан.

Обыкновенно, слыша эти слова, он и в самом деле не лез. Не выделяясь средь сверстников ни сложением, ни особым мастерством по части нанесения увечий, исключая разве тех, что пробыли на улицах меньше него или взяты были из чуть более мирного сословья карманников и мелких воришек, Курт предпочитал в крупные ссоры не ввязываться и лишнего внимания к себе не привлекать. Однако сегодня что-то вдруг нашло на него, и он ответил Йохану — ответил так, как отвечать был не должен и, в общем, не хотел.

Разнимать их пришлось стражу, которого позвал Франк. Да, это не отвечало негласным правилам поведения, принятым среди воспитанников, но Курт был бы последним, кто попенял ему за это: если бы не ворвавшийся в келью солдат, Йохан наверняка придушил бы его или разбил голову об пол. Потом были долгие разбирательства, сонный отец Бенедикт, глядящий укоризненно и печально, злой, как сам Сатана, Сфорца, выкрики, обвинения, вопросы, объяснения… И когда Курту с Франком кардинал велел убираться обратно и расходиться по постелям, заперев в карцере одного лишь Йохана, в келье долго еще висела тишина, хотя совершенно очевидно было, что никто из двоих не спал. Лишь спустя долгие несколько минут Франк произнес тихо и нерешительно: «Ты это… спасибо. Он бы меня отметелил, мало б не показалось». — «Да, — отозвался Курт, — зато теперь, когда выйдет, отметелит обоих». Тот смятенно притих, несколько мгновений лежа неподвижно и молча, и спросил все так же шепотом: «Тогда зачем ты влез?». — «Не твое дело», — огрызнулся Курт, завернувшись в одеяло, и отвернулся к стене.