Утверждение правды

— Просто, чтобы знал: ты в последнюю неделю герой всей академии и твоим стараниям благодарны десятки людей. Ты делаешь невозможное, и это понимают все. Но и ты человек, и ты не способен на неисполнимое, и когда придет время — это будет не твоя вина.

— Откуда вам знать? — возразил тот сумрачно. — Вы меня не знаете, вы не знаете, на что я способен и где предел моим возможностям.

— Передохни, — посоветовал Курт настоятельно, поднявшись из-за стола. — Доешь и поспи, наконец. Иначе предел этот подступит слишком близко, а это уж точно никому не на пользу.

Парень не ответил, уже не глядя на него и снова уставившись в стол перед собою, и на уходящего Курта даже не обернулся.

— Удивляться ты разучился, — спустя минуту безмолвного шествия меж каменных стен проговорил Бруно серьезно. — Зато не перестаешь удивлять.

— Не догадаться, о чем он думает, мог только дурак, — начал Курт, и тот вскинул руку, перебив:

— Да, да, но я не о том. К чему вдруг было это практическое душеведение?

— Не догадаться, чем все кончится, тоже способен только полнейший глупец. Будет первая потеря, да еще такая серьезная, когда такое количество людей смотрят на него с надеждой, а он эти упования не оправдает… Не так уж много у нас способных служителей, тем паче в таких областях, чтобы позволить им выходить из строя прежде времени, а такой нешуточный провал может выбить из колеи надолго.

— А мне сдается, дело в другом, — уверенно возразил Бруно. — Сдается мне, ты просто пожалел парня. Временами и это с тобою случается. Жаль только, всегда спонтанно и не всегда, когда это нужно.

— Eheu[50], — передернул плечами Курт, свернув к лестнице. — Случается и со мною; может, старею?

— Забавно: обыкновенно люди совестятся признать, что их сострадание к ближнему неискренне и притворно, ты же восстаешь всякий раз, когда я пытаюсь обвинить тебя в простых человеческих эмоциях.

— Меня настораживает, — возразил Курт, — тот факт, что ты подозреваешь оные эмоции у всех подряд. Какой из тебя инквизиторский исповедник при таком складе натуры… Бруно, неужто ты всерьез полагаешь, что каждый из здешних наставников, подобно отцу Бенедикту, души в нас не чаял и по сию пору страдает сердцем по поводу всякой нашей невзгоды?

— А это к чему?

— Инструкторы и наставники, когда перестали выламывать нам руки, принялись проявлять к своим перевоспитанным воспитанникам чудеса благожелательности и душевности; отчего? Оттого, что каждого любили без памяти? Да прям-таки. Причина к тому одна: только они проявляли душевность, только они слушали и говорили с нами, только они выражали понимание. Не внешний мир — они. Учителя. Сослужители. Конгрегация, в широком смысле. Окружающий мир чужд, он — другой, люди вокруг — другие, все против всех, и только мы — едины. Если высказывать это вот так, постулатом, это не воспримется как непреложная истина: такова человеческая psychica. Если же, как они, подтолкнуть к этой идее исподволь, позволить самому прийти к этой мысли — вот это впечатается намертво. В применении к этой ситуации: я, одаренный сверхчеловеческими способностями, вывертываюсь наизнанку, делая невозможное, и все, что я слышу в ответ, — мимоходом «спасибо», да и то через раз. Я сам едва не отдаю Богу душу, мне дурно, мне тоскливо — в том числе и потому, что никто не обращает на это внимания. Ну, быть может, Рюценбах пару раз своим обычным тоном велел пойти отоспаться, и все. Далее мысль идет в направлении, не особенно вдохновляющем: вот, я сижу здесь в одиночестве, и на меня всем наплевать, на меня не обращают внимания свои же — так для чего и для кого я живу и работаю? Где мое место? Есть ли оно вообще, и если есть — то здесь ли? Среди них ли?

— Эк тебя занесло.

— Debet omnia in deteriora inclinari[51]; не придерживайся я этого принципа — до сей поры был бы, как ты, в блаженном неведении относительно происходящего в подлунном мире. И если в этой голове роились похожие мысли (а судя по его реакции, это близко к истине), проявленное гласно и зримо понимание, а тем паче со стороны столь знаменитой особы, поддержит его сейчас и убережет от нехороших мыслей в дальнейшем; а ведь от такого уныния два шага даже и до предательства. Ну, а если я ошибся — тоже неплохо. Мне это ничего не стоило, а парню в любом случае было приятно.

— А есть те, кого ты не подозреваешь в тайном желании однажды сдать Конгрегацию лично Сатане?

— Одного из таких людей скоро не будет на этом свете, — отозвался Курт. — Со вторым мы должны сейчас встретиться. Еще один идет рядом.

— Хоть на том спасибо.

— Если, конечно, ты не сделаешь этого однажды по тупости, из совершенно благих побуждений. Знаешь, куда ведет дорога, выстланная благими намерениями?

— Вот и приехали, — усмехнулся Бруно. — После девяти лет службы угодить в потенциальные предатели; и это на пороге повышения.

— In potentia сделать может кто угодно и что угодно. Даже стать ректором святого Макария при полнейшем отсутствии к тому каких бы то ни было дарований.