Увечный бог

  "Что ж, это моя сестра, верно? Так или иначе, она воссияет. Воссияет".

  ***  

  Целуй-Сюда слышала, как скрипят, готовые сломаться, зубы. Фургон наехал на очередной камень, она затаила дыхание, ожидая прилива ошеломляющей боли. От костей ноги, пронизывает яркими цветами бедра, врастает в торс деревом с тысячью колючих сучьев и десятью тысячами острых как иглы веток. Еще выше - безумные зазубренные листья развертываются в черепе, терзая мозг.

  Она оседлала маниакальный поток, безумную поросль агонии, а потом, когда он отпустил, угасая, медленно выдохнула. Изо рта кисло воняло страданием; она чуяла этот привкус на вздутом языке. Она сочилась им на грязные доски днища.

  Нужно было ее оставить позади. Одинокая палатка среди мусора брошенного лагеря. Это было бы актом милосердия. Но когда армии думали о милосердии? Все их дело - отрицание доброты. Словно колесо водяной мельницы, громадина разрушения крутится и крутится. Никому не дозволено уйти от... от чего? Она поняла, что улыбается. "От смертной боли, вот от чего".

  Погляди на колени, на плотную обмотку из шкур миридов, скрывшую сломанную голень. Свесь волосы, закрывшись от взора Бадана Грука, Смолы и остальных, что так бестолково топают вперед, такие горькие, согнувшиеся под весом заплечных призраков.

  "То был Прыщ или Добряк? Да, Прыщ. "Отрасти волосы, женщина!" Или "Срежь!" Не могу вспомнить... почему не могу? Это было так давно?

  Прыщ, изображающий Добряка. Откуда берется такой вид смелости? Подобной... дерзости? Понимающий блеск в глазах не исчезнет, пока его не просунут во врата Худа. Да и там... не правда ли?

  Как я восхищаюсь такими людьми. Как хочу быть похожей.

  Бадан Грук, возьми урок у Прыща. Умоляю. Хватит печали в глазах, взгляда раненого зверя. Я вижу - и хочется ударить сильнее. Хлестнуть. Хочу исполнить все твои напрасные страхи, сделать настоящими все сердечные раны. Поглядим, как они кровоточат!"

  Фургон заскрежетал под ней. Целуй-Сюда задохнулась. Цветы в деревья, листья воспламеняются за глазами. Нет времени думать. Каждая мысль старается сбежать, но погибает в лесу. "Взрывается, подбросив листья к самому пологу. Все мысли улетают. Как птицы в небо".

  В ноге заражение. Началась лихорадка, и никто ничего не может сделать. Травы повели бы хорошую войну... будь они здесь. Если бы она попросила. Если бы сказала кому-то. Пасты и присыпки, эликсиры и мази, ряды мрачнолицых солдат под колышущимися стягами. Марш в ухмыляющееся лицо болезни.

  "Никому не дозволено уйти. От смертной боли, да.

  Оставайся здесь, в трясущемся фургоне, кислый пот волов так сладок ноздрям. Мы нашли себе войну, товарищи. Нельзя остановиться, поболтать. Мы нашли войну и никому не дозволено уйти. Никому не дозволено уйти. Никому не..."

  Бадан хмыкнул, поднял голову.

  - Дерьмо, - сказала Смола и побежала.

  Целуй-Сюда склонилась сидя, одна нога торчит из-за деревянного борта, вторая лежит под неестественным углом. Затем она падает назад, голова стучит, словно попала на камни.

  Смола влезла в фургон. - Боги подлые, она горит. Бадан - веди целителя. Быстро. - Она встала, согнулась над грудой вещей. - Досада! Сгреби это на одну сторону - быстрее! Выйти из строя!

  - Слушаюсь, сержант!

  ***  

  - Вышли из строя, сержант. Нам сбегать, узнать, что такое?

  Хеллиан скривилась. - Просто маршируй, капрал.

  Было темно, но не так темно, как могло бы быть. Люди светились зеленым - но, может, так всегда бывает, когда она не пьяная. "Удивляться ли, что пью!" - Слушайте вы все, - начала она. - Не сводите глаз, ищите.

  - Чего? - спросил Увальнерв.

  - Таверну, разумеется. Идиот.