Увещевание к язычникам. Кто из богатых спасется

Примечательно, что, подразделяя язычников на эллинов, египтян и философов (первые обожествляли дерево и камни, вторые – ибисов и ихневмонов, третьи – огонь и воду (Clem. Protr., 65, 2)), он пишет со снисхождением именно о верованиях своих земляков: «И насколько лучше египтяне, которые по деревням и городам воздали божественные почести бессловесным животным, чем эллины, поклоняющиеся таким вот богам?! Боги египтян пусть звери, но не развратны, не похотливы. Ни один из них не стремится к наслаждениям, противным природе. О том, каковы боги эллинов, зачем еще говорить, когда уже сказано достаточно? Вы же, во всех отношениях лучшие (боюсь сказать, худшие), чем египтяне[72], вы, не перестающие изо дня в день высмеивать египтян, каковы вы в отношении обожествления бессловесных тварей?» (Ibid., 39, 4 и 6). Очевидно, Климент здесь следует за апостолом Павлом, который для иудеев был как иудей, чтобы приобрести иудеев, для чуждых закона – как чуждый закона, чтобы приобрести чуждых закона, а для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных (1Кор.9:20–22). Вспомним слова апостола, одобрительно отзывающегося о жертвеннике «неведомому богу»[73]: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано “неведомому богу”. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян.17:22–23). Любопытна позиция Тертуллиана, который, сказав, что Варрон разделил римских богов на известных, неизвестных и выбранных, удивляется, зачем им понадобились неизвестные, если есть известные. «Может быть, – с сарказмом предполагает апологет, – они пожелали воспользоваться аттической глупостью, ведь у афинян есть жертвенник “неведомым богам”» (Tert. Ad. nat., II, 9, 3–4). Мы видим, что и в этом вопросе Климент принципиально расходится со своим карфагенским современником.

В «Строматах» Климент достаточно подробно говорит о трех типах египетских знаков, что заставляет предположить, что он имел достаточно полное представление о египетской письменности (Clem. Strom., V (4), 20–21)[74]. В другой книге он со знанием дела описывает египетское ритуальное шествие (Clem. Strom., VI (4), 35–37).

Поселившись в Александрии уже в зрелом возрасте, Климент сросся с египетской землей, обрел здесь вторую Родину, обращая свои сочинения прежде всего к египетской аудитории. Его отношение к верованиям, которые он считал ошибочными, несет на себе отпечаток характерной для Восточной Церкви относительной терпимости к «заблуждающимся»: на Востоке не было инквизиции, Варфоломеевской ночи, истребления индейцев и «Индекса запрещенных книг». Возможно, причиной этому был «свободолюбивый дух эллинизма»[75], частично унаследованный Восточной Церковью.

Климент в своем творчестве стремился объединить Библию и философию, побудить посвященных в языческие мистерии к принятию Христовых таинств, примирить богатых и бедных, античное и христианское представление о прекрасном. Иногда ему это удавалось, иногда – нет. Но в результате его работы были заложены основы того христианства, которое известно теперь как Православие, присоединившее к открытым Христом истинам все достижения древней мысли, вобравшее в себя все лучшее, что было создано творческим гением эллинов.

А. Ю. Братухин

Увещевание к язычникам

Глава первая Христос – это Новая Песня, Слово Истины

§ I. Евном и цикада

Фиванец Амфион и Арион из Метимны – оба были сведущими в музыкальном искусстве (оба, впрочем, принадлежат мифу, и песня о них доныне поется в хороводах язычников): Арион, приманивший музыкой рыбу, Амфион, окруживший Фивы стенами. Другой же художник, фракиец (это уже из иного мифа), приручал зверей одной лишь песней и даже деревья – дубы – пересаживал музыкой. Я, пожалуй, расскажу тебе еще один миф о певце, похожем на этих, – о локрийце Евноме и о дельфийской цикаде. В Дельфах устраивалось празднество греков в память о мертвом змее, надгробное слово которому пел Евном. Не могу сказать, гимном или плачем о змее была эта песня. Проводилось состязание, и Евном играл на кифаре в час зноя, когда цикады пели под листьями, согретые на горах солнцем. Пели же они не мертвому пифийскому змею, но премудрому Богу песнь свободную от правил, лучше мелодий Евнома. Рвется струна у локрийца, слетает цикада на накольню и начинает петь на инструменте, как на ветви. И певец, настроившись, заменил недостающую струну песней цикады. Так вот, не песней Евнома вызывается цикада, как того хочет миф, воздвигший в Дельфах медную статую Евнома вместе с его лирой и помощницей. Она слетела и пела сама по себе, язычникам же кажется, что она подражала музыке.

§ II. Древние мифы и новая песня