Увези меня на лимузине!

А в самолете нашлось много других развлечений для пассажиров. Раздача корма, к примеру.

Москва, вернее, Домодедово, встретила нас унылой серостью. Плотный облачный войлок растянулся на много километров. Солнце запутывалось в пухлых облаках, и к моменту выхода из облака уставало настолько, что светило едва-едва.

Депрессивное, в общем, светило оказалось на родной сторонушке. Да и облака простудно моросили дождем.

Вот же гадство! Мне это совсем ни к чему, настроение и так на нуле, еле балансирует на его, нуля, скользкой маковке, норовя ухнуть в минус.

А ведь я не была дома целый год. Год назад я бежала из Москвы, бросив все, практически в чем была. Бежала от боли, от предательства самого близкого мне человека. Кратковременное осеннее пребывание в московской клинике – не в счет. Тогда я сразу после выздоровления улетела обратно в Германию. Не хотелось оставаться на одной территории с бывшим мужем ни одной лишней минуты. Если бы я тогда знала, что этот самый бывший, но по-прежнему любимый муж умирает сейчас на больничной койке!

А сегодня я вернулась, вернулась надолго. Надеюсь, навсегда.

И, прекрасно осознавая, что это невозможно, я все равно выискивала в толпе встречающих теплый любящий взгляд Лешки…

Радостные нашла, любящие – тоже, но – это были Левандовские. Прибыли встречать всем семейством, вернее, его молодой веточкой: Алина, Артур и, разумеется, Инга-Кузнечик.

Моя маленькая подружка, за прошедшие с нашей последней встречи восемь месяцев вытянувшаяся в голенастого тинейджера, увидев нас, завизжала от радости. Ультразвуковая волна разметала всех, находившихся в радиусе полутора метров, и пространство между нами очистилось.

И в него, в пространство, тут же ввинтилась Инга, чтобы в следующую минуту налететь на нас шумным вихрем:

– Улечка! Ника! Ой, какая она! Мам, смотри – копия дядьки Альки, только покрасивее будет! А глаза! Обалдеть! Я таких никогда не видела! Можно, я ее возьму?

– Неть! Ника сама! – сердито сообщила моя дочка и потянулась к полу.

Я выполнила ее требование, и крохотная малышка, подтянув джинсики, победно посмотрела на слегка обалдевшую Ингу:

– Вот! Ника сама! – и показала язык.

– Улечка, это как? – отмерла, наконец, моя маленькая подружка. – Она что, уже разговаривает?! И ходит?! И… и кривляется?!!

– Ты же видишь, – усмехнулась я, – и слышишь. Зачем спрашивать?

– Но ведь ей только восемь месяцев! – это не менее озадаченная Алина присоединилась. – В этом возрасте детишки обычно лопочут и агукают, в лучшем случае – пару слогов выдают. И ходить ей еще рано, тело не готово!

– Это ты Нике попытайся объяснить, что ей рано, а что – нет, – подошла Саша, забиравшая Мая из багажного отделения.

Соскучившийся пес тоненько повизгивал, обиженно глядя на нас поверх намордника, что, учитывая его размеры и общую завершенность облика, выглядело довольно забавно.

– Май! – малышка заторопилась к другу.

Пес припал на передние лапы и попытался сквозь намордник расцеловать обожаемую хозяйку. Не получилось. Расстроился.

– Снять! – Ника вцепилась в сооружение, больше напоминавшее металлическую корзинку для покупок в универсаме, чем намордник. – Снять! Маю плохо!

– Снимем, но потом, позже, – я снова подхватила дочку на руки. – Здесь нельзя.

– Пусти! Ника сама!

– Солнышко, ты же у меня умница и должна понимать, что, если ты пойдешь сама, мы до машины будем добираться очень долго. А значит, и намордник с Мая снимем не скоро. Ну что, сама или на маме?

– На маме, – важно согласился ребеныш.

– Ребята, вы хоть рты-то закройте, – хихикнула Сашка, глядя на семейство Левандовских.

– Ни фига ж себе! – вот так высказал общее мнение утонченный эстет и музыкант Артур.

– Ничего, привыкнете. Машина-то где? Или мы на автобусе? – я нетерпеливо притопнула, словно стреноженная лошадь.

– Обижаешь! – возмутился Артур, уцепил наши чемоданы и направился к выходу.

Оказалось, что нас встречают на мини-вэне.

– Молодцы, сообразили, да, Никуська? – я поудобнее усадила дочь. – А то твоя мама уже засомневалась в адекватности и полноценности тети Алины и дяди Артура. Очень уж они смешно выглядели, когда тебя рассматривали.

– Вот ведь злыдня! – рассмеялась Алина, повернувшись к нам с переднего сиденья. – Как же мы рады вас видеть, Аннушка! Мы так соскучились! Не уезжай больше так надолго, ладно?

– Улечка, ты теперь останешься дома насовсем? – Инга, устроившаяся рядом, прижалась ко мне и умоляюще заглядывала в глаза.

– Где тот дом? – Губы неожиданно задрожали.

– Ну как это! – девочка аж подпрыгнула от возбуждения. – А ваша с дядькой Алькой квартира?

– Там есть кому жить.

– Нет! Ничего подобного! Эта гадина там жить не будет! Она вообще…

– Инга! – строгий оклик отца прервал возмущенные вопли Кузнечика. – Не лезь, куда тебя не просят!

– Ну и пожалуйста, – девочка обиженно надула губы и замолчала.

Долго расстраиваться ей не позволил Май. Пес, освобожденный наконец от намордника, почувствовал настроение Инги и, приподнявшись с пола, лизнул ее в нос. А потом уложил громадную башку девочке на колени и довольно прикрыл глаза.