Увези меня на лимузине!

Конечно, для того, чтобы подобный объект, пусть и расположенный в глухом лесу, мог спокойно функционировать, нужна солидная такая, капитальная крыша. Судя по тому, что меня сюда отправили сотрудники органов внутренних дел, крыша у этой плантации измеряется погонными метрами. И погоны эти должны иметь нужное количество звездочек, старший сержант Мокрицин с приятелем крышевать в состоянии разве что местных ротвейлеров, братьев, так сказать, по духу.

Возбуждающе-согревающее действие от выброса в кровь адреналина постепенно проходило. Болтовня местных хозяев жизни новой полезной информации не принесла. Обо мне, свежем поступлении, вообще не упоминали. Значит, мое появление здесь действительно плановое, для замены умершей рабочей единицы. Правда, непонятно, зачем такой риск, я ведь не бомж, меня будут искать.

А слова Ники там, на месте гибели Леши? «Уходи, беги!» Кто-то знал, что мне грозит опасность, и этот кто-то предупреждал меня. Леша? Ника?

Не знаю.

Но в одном я уверена совершенно точно – нас с Никой заказали. Меня, скорее всего, на кладбище узнала не только Шура. А может, следили за домом Левандовских, выжидая, когда там появлюсь я.

Потом, заметив, что я поехала одна к месту гибели Леши, организовали на обратном пути захват.

Кому это понадобилось – вопрос из разряда риторических, класс идиотских, семейство хордовых.

Видимо, у мадам Гайдамак и месье Голубовского в этом регионе налажены теплые, нежные отношения с местным криминалом и их крышей. Поэтому и Лешу убили здесь, и нас с дочерью устранили.

Думают, что устранили. Не на-дей-тесь. Меня уже устраняли, причем неоднократно. Но моего мнения при этом, как обычно, не спрашивали, поэтому у них ничего не получилось. И сейчас национальная индейская изба «фигвам» – тот максимум, которого Ируське с Андрюшкой удастся достичь.

Я и дочь заберу. В том, что Ника жива и здорова, сомнений у меня не было. Я чувствовала и понимала свою дочь с первых месяцев беременности, поэтому знала и сейчас – с малышкой все в порядке. Где она, что с ней собираются сделать – понятия не имею. И не хочу иметь, жизнь по понятиям – для местной братвы. Я лично живу по заповедям.

Аборигены давно ушли спать, собаки тоже затихли, но я пролежала на полу джипа еще довольно долго, прежде чем рискнула хотя бы перебраться на сиденье. И то только потому, что замерзла до онемения. Нет, говорить, пусть и с трудом, я пока могла, а вот руки, ноги и прочие составляющие тела онемели до бесчувствия.

Кряхтя и стараясь не раскачивать джип, я сначала осторожно выглянула в окно, а потом смело плюхнулась на заднее сиденье. Ну как плюхнулась – если бы сиденье было не кожаным, а деревянным, послышался бы глухой стук. Потому что мое личное заднее кожаное сиденье смерзлось в ледышку.

На территории наркоплантации было тихо и пусто. Значит, можно смело обследовать джип на предмет чего-нибудь теплого. Или хотя бы согревающего, иначе воспаление легких моему ослабленному организму обеспечено.

Спасибо, братки! И за брошенную на полу недопитую бутылку бренди, которая, правда, оставила в моем боку приличную вмятину, и за куртку, забытую за сиденьем. Пусть янтарной жидкости осталось совсем немного, граммов двести, мне хватит.

В кармане куртки нашелся на удивление чистый носовой платок, который я смочила бренди. Стараясь не рассматривать себя в зеркало заднего вида целиком (обморок от ужаса сейчас не в тему), шипя и неприлично выражаясь сквозь зубы, я промыла рану на голове и протерла лицо.

Все оставшееся употребила внутрь, завернулась в куртку. Перебралась в багажник джипа, по габаритам больше похожий на комнату в студенческой общаге, ощутила наконец блаженное тепло и тут же уснула.

Глава 40

Спасибо тебе, родненькое! Спасибо, вредненькое! Выручило в очередной раз носительницу, не подвело.

И опять тебе, мое многострадальное подсознание, пришлось нелегко. Потому что, если судить по жутким кошмарикам, посетившим мой сон, разум уснул крепко.

Но лапулько справилось, пусть для этого и понадобилось проорать мне в ухо много чего нелицеприятного. Причем в речи неприятно упоминались не только лицо, но и другие части тела. Обидно стало, я и проснулась.

И очень вовремя, как оказалось. Возле джипа опять послышались голоса:

– Слышь, Игорян, а какого… ты в такую рань поднялся? Вон, бомжары – и те еще дрыхнут. Темень, глянь, какая, ни… не видно!

– Ай, не…! Мне Соколик позвонил, там проблемы какие-то с последней партией. Надо срочно разобраться.

– Ага, срочно. Я ж говорю – темень, дорога лесная, узкая, а ты на своем танке вечно ломишь не глядя!

– Не боись, я – Шумахер!

– Вот и я так думаю, только без «Шума»!

Дружный здоровый гогот, ребятишки, восхищенные собственным остроумием, еще минут пять искрометно шутили, пока невидимый, но, судя по сотрясению джипа, весьма упитанный Игорек не бухнул свое туловище на переднее сиденье.

Этого времени мне вполне хватило, чтобы замаскироваться под груду ветоши. Для этого пришлось подгрести весь хлам, валявшийся в багажнике, поближе к себе. В принципе, если не искать меня специально, можно проскочить.