Увези нас, Пегас!

Когда народ в Париже восстал, первым делом кинулись штурмовать Бастилию. Был среди нападавших мальчик по имени Ив Бастильен. Ив Бастильен верховодил парижскими гаменами, которые ютились в запутанных деревянных сваях моста Сен-Мишель. Они понастроили лачуг над самой водой и получили прозванье «сен-мишельские ласточки».

Ив Бастильен всем рассказывал, что его отец очень знатный человек, а Луи Капет посадил его навечно в Бастилию. Оттого и назвали гамена Бастильеном.

Когда осадили крепость, побежали за Бастильеном. Бастилию штурмуют! Ив, конечно, туда. Этот малыш, как ни странно, хорошо знал расположение внутренних дворов. Когда маленький гарнизон крепости сдался, Бастильен первый показался на башне и стал размахивать шляпой. Но тут его наповал убила шальная пуля.

Никто так и не узнал до конца, сидел ли его отец в Бастилии. Во всяком случае, среди узников была одна важная персона, граф де Лорж, но он сказал, что никакого сына среди парижских оборванцев у него нет.

Бастилия всегда напоминала мне здоровенного слона, такая же серая, округлая, с круглыми ножищами-башнями. Как удалось срыть такую махину?

Гедеонская Бастилия куда скромнее парижской, но все же Бастилия. Надпись на ее воротах красивая: «Замок Сен-Антуан—Бастилия». Нетрудно догадаться, что местную Бастилию строили французские переселенцы.

Сначала задумали те же восемь круглых башен, что и в Париже. Но когда закончили одну, догадались, что восемь будет многовато, тем более что они все равно не каменные, а из болотного кипариса.

Так и осталась гедеонская Бастилия ни то ни се, с одной кургузой башенкой и деревянной стеной прямоугольником. За стеной пустой двор и две кутузки. С внешней стороны обходной мостик для часовых, но охранять в гедеонской Бастилии некого.

Когда Гедеон был столицей штата, здесь устраивали торг черными рабами. В эти дни двор Бастилии заполнялся «товаром». Негры спали прямо на земле в ожидании, когда их погонит к себе новый хозяин.

Потом местом пересылки стал Монтгомери, и Бастилия захирела. Иногда в кутузку попадал перепившийся горожанин, но и то не раньше, чем он кого-нибудь покалечит. Джим Эд сам несколько раз просился в Бастилию. Он считал, что там удобнее, чем в его лачуге.

Почему я рассказываю про гедеонскую Бастилию? Да потому, что самому пришлось туда наведаться в скором времени. И к этому приближалась моя гедеонская жизнь.

Да, генерал Бланшар смертельно обиделся на весь Гедеон. И перед его обидой померкло даже решение конвента. Черная Роза отделилась. От кого отделилась? Да ото всех. В первую очередь от северных штатов. И, отделившись, Черная Роза ждала, что за ней кинется весь штат, за штатом другие, и наконец вся Дикси-кантри, страна солнца, тепла и ленивых плантаторов, отгородится каменной стенкой от всеядного Севера.

Что началось в Гедеоне, трудно описать. Все побросали работу, с утра до ночи шатались по улицам, дудели в трубы, колотили в барабаны. Перед пожарной каланчой начала учения Черная гвардия в лице десяти пожарников, сорока новобранцев, бравого полковника и юного лейтенанта Чартера.

Пока оскорбленный Бланшар обдумывал план мести, мы с Моррисом подрядились на «кислятину», фруктовые поезда от Кроликтауна до форта. Жара в эти дни стояла ужасная. В будке «Пегаса», как в преисподней. Встречный ветер не давал прохлады. Раздевшись до пояса, я метал в топку тяжелые чурбаки. Мое тело стало липким от смолы, хоть афиши наклеивай. Я исцарапался сучьями, и страшно саднило от скипидарной слезы.

Не знаю почему, но мы работали как сумасшедшие. Грузов было много, Моррис гонял «Пегас» без передышки туда и обратно. На что железный коняга, но и у него, кажется, появилась одышка. Запарил правый цилиндр, на подъемах машина похрипывала и окутывалась паровым туманом. «Пегас» не остывал ни на минуту. Ночью я еле успевал сдалбливать с колосников смоляные наросты, а вода оставалась теплой до утра. Подбросить только немного дров, и до тридцати футов в котле не больше часу растопки.

Так продолжалось три дня. В конце концов я лег в тендер и заснул так, что не разбудила бы меня пальба всей батареи форта. Когда я проснулся, увидел, что Моррис валяется рядом со мной. Хорошо еще, мы загнали паровоз на запасной «кролик», а то бы не миновать скандала с начальником местной станции.

Все эти дни мы почти не разговаривали. Моррис, как видно, сильно переживал размолвку с Хетти. Я же без конца думал о Мари. В жарком горении топки то тут, то там чудилось ее красное платье. Что за блажь на меня напала! Мне было то сладко, то горько, но я еще как-то справлялся с собой. Моррис же точно оцепенел. Он застывал как изваяние у регулятора и, когда я случайно дотрагивался, вздрагивал, как в лихорадке.

Он почти ничего не ел. Под глазами у него не сходили синие полукружья, а губы он стискивал до тонкой полоски. Я никогда не думал, что можно так томиться. А в том, что Моррис страдал из-за Хетти, я не сомневался. Как божий день стало мне ясно, что объяснение в саду не шутка. Таков уж Моррис. Значит, все это время он таил свое чувство, наверное, даже стеснялся его.