Увядание

Увидев Линдена у лифта, замечаю, что на мне женский вариант его пальто. Вряд ли это совпадение. Должно быть, Дейдре, неисправимый юный романтик, специально сделала мне пальто в пару к его. Наверное, намекает, что мне следует научиться любить своего мужа. Какая же она еще все-таки маленькая. Впереди у нее достаточно времени, чтобы понять, что такое настоящая любовь, или на худой конец узнать, что ею не является.

Лифт идет вниз. Перед глазами оживают картинки: на маме пышное платье, она кружит в танце с отцом, который ее нежно обнимает, в гостиной звучит музыка. «Хотите узнать, что такое настоящая любовь?» – спрашивает нас с братом отец, генетик по профессии, пока мы, не отрывая глаз, смотрим, как танцуют наши родители. «Я расскажу вам, что такое настоящая любовь. Она не имеет ничего общего с наукой. Она такая же часть окружающего нас природного мира, как небо».

Любовь естественна. А сегодня даже о людях такого не скажешь. Мы подделки, агонизирующие куклы. И брак у меня под стать – не замужество, а всего лишь иллюзия.

На улице холодно, ветер пронизывает до костей. В воздухе пахнет осенью: дымом и жухлой листвой. На ум приходят ветровки, грабли и гетры, которые я носила в школу. Все, что осталось где-то далеко, но продолжает жить в воспоминаниях. Нос чуть не заледенел. Поднимаю воротник пальто, чтобы прикрыть уши.

Линден берет меня под руку, и мы, минуя розарий, направляемся в апельсиновую рощу. От вчерашнего праздника не осталось и следа, и я наконец вижу, что это за место: неухоженное, дикое и удивительно красивое. Вот бы устроиться здесь на одеяле с книжкой. Теперь ясно, почему Роуз проводила тут столько времени. Интересно, в тот день, когда она впервые потеряла сознание, она сразу догадалась, что больна? Надеялась ли, укрывшись в тени усыпанных нежными белыми цветами апельсиновых деревьев, уйти из этого мира тихо, не мучаясь невыносимыми болями?

Ветер убаюкивает меня, шелестя листвой. На душе становится легко. Я больше не злюсь.

– Она здесь, – как будто читая мои мысли, говорит Линден.

– Угу… – соглашаюсь я.

Мы не торопясь идем по едва различимой тропинке. Хотя тропинка – громко сказано, одна примятая трава да грязь. Здесь нет ни искусственных прудиков, ни скамеек, ни уютных двухместных качелей. Резкие порывы ветра выхватывают слова прямо изо рта. Вижу, что Линден хочет мне что-то сказать. В минуту затишья он останавливается и берет меня за руку. От холода вся кожа у меня на костяшках пальцев потрескалась, а его ладони гладкие и влажные.

– Послушай, – начинает он, в лунном сиянии его глаза мерцают зеленым светом. – Я разделю эту рощу с тобой. Куда бы ты ни захотела поехать, просто скажи, я не буду возражать. Вот только это место для меня свято, понимаешь? Я не позволю тебе использовать его против меня.

Он говорит это спокойно, твердым тоном, но все продолжает сжимать мою руку. Его голова чуть наклонена вперед, взгляд не отрывается от моего лица. Выходит, он все знает. Понял, с какой целью я предложила провести здесь праздник, но руки на меня не поднял, не избил за неповиновение, в отличие от своего отца, жестоко наказавшего Габриеля. Почему? С чего вдруг человек, выкравший трех девушек из их родного дома, решил проявить такую доброту?

Сжимаю обветрившиеся губы, борясь с желанием попросить его, если уж он так расщедрился, отправить меня домой, на Манхэттен. Нельзя, чтобы он догадался о моих надеждах на побег. Узнает – никогда меня не отпустит. Откровенность в мои планы не входит.

– Я правда не хотела сделать тебе больно, – объясняюсь я. – Ревновала, наверное. Ты не обращал на меня никакого внимания, и я подумала, что, если праздник пройдет в роще, тебе станет полегче. Устроим что-нибудь вроде поминок по Роуз. А после ты мог бы начать с нами тремя новую жизнь.

Такого он совсем не ожидал. Моя ложь так его растрогала, что мне на мгновение становится не по себе. Очень жаль, что приходится использовать имя Роуз в то самое время, когда ее остывшее тело кромсают в подвале, без сожалений уродуя, изничтожая ее красоту. Однажды днем Роуз, разметавшись на кровати в лихорадочном полузабытьи и едва-едва сохраняя крупицы сознания, заставила меня пообещать, что я позабочусь о Линдене. Слово-то я дала, но сдерживать его не собиралась. Может, хоть эта ложь послужит ему слабым утешением в тяжелую минуту.

– Я хотел ее похоронить, – говорит он, – но отец сказал, что не стоит этого делать. Объяснил, что мы не знаем, может ли ее вирус… – у него перехватывает горло, и он на несколько секунд замолкает, – может ли он заразить почву. Он отдал мне только ее прах.

Жду, что он упомянет ребенка, чьи останки тут развеяны, но Линден молчит. Есть тайны, в которые он меня посвящать не желает. А может, обсуждать этого ребенка просто выше его сил.

– Ты хочешь развеять его здесь? – спрашиваю я.

– Уже, – отвечает он. – Вчера вечером, как закончился праздник. Подумал, это подходящее время с ней попрощаться.