Увядание

– Дай посмотрю, – говорит другая и, взяв меня за подбородок, слегка разворачивает лицом к себе. Она пару секунд меня разглядывает, потом вдруг охает и резко прижимает руку к груди. – Хелен, ты только посмотри, какие у нее глаза!

Женщины прекращают меня мыть и принимаются рассматривать, будто до этого никогда не видели.

Цвет глаз – это первое, что во мне обычно замечают. Левый глаз у меня голубой, а правый – карий. У брата то же самое. Наши родители занимались генетикой. Они нам и рассказали, что это явление называется гетерохромией. Я бы, конечно, расспросила их об этом поподробнее, когда стала постарше, но у меня уже не оказалось такой возможности. Мне всегда думалось, что гетерохромия – это ничего не значащая генетическая мутация, но если женщины правы и Комендант меня выбрал только за разный цвет глаз, то гетерохромия спасла мне жизнь.

– Думаешь, они настоящие?

– Нет, ну а какие еще они могут быть? – не выдерживаю я. Женщины вздрагивают от неожиданности, а затем приходят в бурный восторг. Оказывается, их кукла умеет говорить! Меня засыпают вопросами: откуда я, знаю ли, где сейчас нахожусь, вид из окна просто сказочный, не так ли, люблю ли я ездить верхом – местная конюшня просто чудо, – мне волосы убрать или распустить…

Не говорю ни слова. Ничего не собираюсь рассказывать незнакомкам, работающим в этом доме, какими милыми бы они ни казались. В любом случае, вопросы сыплются на меня с такой скоростью, что я даже при желании не успела бы на них ответить. Вдруг раздается осторожный стук в дверь.

– Мы готовим ее для Коменданта, – отзывается одна из стоящих рядом.

Из-за двери слышится приятный женский голос:

– Леди Роуз просит ее к себе немедленно.

– Но мы не закончили ее мыть. Да и ногти еще…

– Извините, – невозмутимо продолжает голос, – но я получила четкое указание привести ее тотчас же, неважно, готова она или нет.

Судя по всему, с желаниями леди Роуз приходится считаться. Меня выуживают из ванны и насухо обтирают розовым полотенцем, еще влажные после купания волосы приглаживают щеткой. Затем на меня накидывают легкий халатик из деликатной, приятной на ощупь ткани. Не знаю, что именно они добавили в воду для купания, но мое тело словно объято пламенем, каждый нерв обнажен. Я одновременно чувствую возбуждение и некоторую слабость.

Дверь распахивается, и в комнату заходит обладательница настойчивого голоса. Она совсем девочка, чуть не вполовину ниже меня ростом. Одета она почти как мои непрошеные гостьи: на ней белая блуза, похожая на ту, что носит Габриель, но женского кроя, и пышная темная юбка вместо черных брюк моего тюремщика. Волосы заплетены в косу и уложены венком вокруг головы. Она мне улыбается, и на ее щеках появляются две очаровательные ямочки.

– Тебя зовут Рейн?

Я киваю в ответ.

– А я Дейдре, – представляется она и протягивает мне руку. Ладонь у нее мягкая и прохладная. – Ну, пойдем.

Мы выходим из комнаты и идем вниз по коридору в уже знакомом мне направлении.

– Послушай, – начинает она с серьезным видом, смотря прямо перед собой. – Говори, только когда тебя спрашивают. Не задавай никаких вопросов – она их терпеть не может. Обращайся к ней «леди Роуз». Над ночным столиком есть кнопка, беленькая такая. Нажми на нее, если леди Роуз станет плохо. Она здесь главная. Комендант ей ни в чем не отказывает, так что постарайся ей понравиться.

Мы останавливаемся перед приоткрытой дверью. Дейдре распускает пояс на моем халатике и завязывает его в аккуратный бант. Затем она легонько стучит в дверь.

– Леди Роуз? Она здесь, как вы и просили, – сообщает она.

– Ну пусть уже заходит, – нетерпеливо перебивает ее та. – А ты иди, займись чем-нибудь полезным.

Дейдре разворачивается и уже собирается уйти, как вдруг крепко хватает меня за руку.

– Только, пожалуйста, – шепчет она, не сводя с меня испуганных глаз, – не говори с ней о смерти.

Дейдре наконец уходит. Я толкаю дверь и вхожу в комнату. Уже с порога в нос бьет резкий запах лекарств, на который вчера жаловалась леди Роуз. Прикроватный столик заставлен разными склянками, баночками и упаковками таблеток.

Я обнаруживаю леди Роуз сидящей у окна на низком атласном диванчике. В прядях ее спутанных светлых волос играют солнечные лучи, а вчерашний болезненно-желтоватый цвет лица уступил место здоровому румянцу. Кажется, что ей сегодня получше, но она подзывает меня к себе, и вблизи становится видно, что нежный румянец ее щек отливает неестественным, почти неоновым блеском. Я вдруг понимаю, что и свежий цвет лица, и яркость губ созданы при помощи макияжа. Единственное, что есть в ней настоящего, это живые, карие, лучащиеся молодостью глаза. Я пытаюсь представить себе мир, каким он был семьдесят лет назад, когда двадцатилетняя девушка считалась юной и впереди у нее была целая жизнь.

Мама мне как-то сказала, что люди раньше жили лет до восьмидесяти, а иногда и до ста. Я ей не поверила.