Увязнуть в паутине (ЛП)

С 1988 года я была супругой Хенрика Теляка, из этой связи родилось двое детей: Катаржина в 1988 году и Бартош в 1991 году. В сентябре 2003 года дочь совершила самоубийство. До этого времени мои отношения с мужем были нормальными, хотя, естественно, случались моменты и лучше и хуже. Но после смерти дочери мы сильно отошли друг от друга. Мы старались делать вид, что все в порядке, мы считали, что так будет лучше для Бартека, которому тогда было 12 лет. Но все это было лишь притворством. Мы даже говорили о том, как расстаться цивилизованным образом, и вот тут Бартек заболел. То есть, он и раньше был болен, но вот тогда ему стало плохо, и после обследований оказалось, что у него смертельный порок сердца. Если не случится чуда, или же если мы не получим орган для пересадки, в течение пары лет он умрет — так нам сказали. То было ужасное сообщение, которое, как это ни удивительно, нас сблизило. Вместе мы боролись, стараясь привлечь самых лучших врачей и самые современные клиники. Нам это стоило огромных денег, но муж руководил полиграфической фирмой, так что мы были людьми обеспеченными. По причине болезни сына, у нас даже не было времени все время вспоминать смерть дочери, и это было хорошо. Но Хенрик чувствовал себя всем этим придавленным. Он не мог спать, срывался с криком среди ночи, принимал успокоительные средства. Пил, но никогда не напивался. Осенью прошлого года он встретил Цезария Рудского и начал постоянно ходить к нему на сеансы психотерапии. Я не помню, как они познакомились, пан Рудский что-то заказывал в «Польграфексе», если верно помню. Поначалу терапия улучшения не приносила, но через какое-то время, где-то месяца через три, муж немного успокоился. Он был таким же печальным, но приступов паники у него уже не случалось. В то же самое время, благодаря пребыванию в германской клинике, состояние сына несколько улучшилось, и у нас появилась надежда, что теперь он сможет подождать нового сердца чуть дольше. Это был февраль. Муж все время посещал психотерапию, потому меня не удивило, когда он сообщил, что желает принять участие в двухдневной групповой терапии. Я даже в чем-то обрадовалась, что побуду пару дней сама. Не совсем уверена, но в воскресенье перед терапией муж, похоже, встречался с паном Рудским. В четверг его еженедельного сеанса уже не было, а в пятницу, прямо с работы, он поехал на Лазенковскую. Вечером он позвонил, сообщив, что нужно будет отключить телефон и связаться со мной не сможет и что встретимся уже в воскресенье. Я ответила, что сжимаю за него кулаки. В воскресенье утром позвонила полиция. Вечером в субботу мы с сыном сидели дома. Поначалу Бартек вроде как должен был выйти к приятелям, но у него разболелась голова, и он остался. Я почти что до полуночи смотрела по телевизору детектив, Бартек на компьютере играл в автомобильные гонки.

Теодор Шацкий жалел, что в протоколах допросов нет двух дополнительных рубрик. Содержащиеся в них сведения не могли бы представлять собой доказательств или улик по делу, но для людей, возобновляющих или продолжающих следствие, они были бы бесценными. Во-первых, описание допрашиваемой личности; во-вторых, субъективная оценка лица, ведущего допрос.

Напротив Шацкого сидела женщина, которой было сорок три года. Которая была ухоженной, худощавой, высокой и классически красивой. Тем не менее, она вызывала впечатление пожилой и измученной. Может, это по причине смерти, которая столь неожиданно ворвалась к ней в дом? Сначала дочка, потом муж, вскоре — скорее всего — и сын. Сколько пройдет времени, пока и сама не уйдет из этого мира? О своих трагедиях она рассказывала тоном, совершенно лишенным эмоций, как будто бы рассказывала содержание очередной серии какого-то сериала, а не о собственной жизни. Где та ненависть, которую сам он наблюдал на кассете у Рудского? О которой ему рассказывали участники терапии? Ненависть которая волшебным образом могла толкнуть совершенно чужого человека на преступление? Возможно ли, что это боль довела ее до такого состояния? И возможно ли, что вообще появилась какая-то боль, раз она столь сильно ненавидела мужа и так сильно желала его смерти?

— Лично вы Цезария Рудского знаете? — спросил он.

Та отрицательно покачала головой.

— Отвечайте, пожалуйста, полными предложениями.

— Нет, пана Рудского я не знаю. Я никогда его не видела. Если только не считать снимка на суперобложке психологических советов, которые есть у нас дома.

— А знает ли пани Эльжбету Ярчик, Ханну Квятковскую или Эузебия Каима?

— Нет, эти имена мне ничего не говорят.

Шацкий показал ей снимки, но никого на них женщина не узнала.

Взгляд пустой, эмоций — ноль. Шацкий искал способ, чтобы вывести ее из этого состояния. Если это игра, будет непросто.

— Почему ваша дочь покончила с собой?

— Это необходимо?

— Простите, но у нас здесь не светская беседа, а допрос свидетеля в деле об убийстве.

Женщина кивнула.