Увязнуть в паутине (ЛП)

Многие осознают, что ничего не успевают, чтобы ни сделали — все равно, будет мало, вечно что-то останется на следующий день, который ведь уже распланирован с первой до последней минутки. Взбешенные по причине каждого устраиваемого перерыва, слишком короткого, чтобы что-нибудь сделать, и слишком длинного, чтобы спокойно этот перерыв вынести. Судебные журналисты — слишком много народа у столика, на котором просто не было места для всех кофе, сигаретных пачек, пепельниц и тарелок с язычками. Излишне громкие, перебрасывающиеся шутками и анекдотами, чуть ли не каждую минуту схватывающиеся с места, чтобы приветствовать знакомого юриста, оттащить его в сторону, задать шепотом вопрос. Остальные поглядывали в его сторону, любопытствуя, а знает ли тот чего-то, чего они не знают. — Есть какие-нибудь ньюсы? — спрашивали они коллегу после возвращения, зная, что тот ответит неизменной шуткой: — Дв ну, ничего особенного, завтра прочитаете в газете.

В новом буфете того настроя не было ни на грош, все казалось каким-то… обыденным. Вероника недавно добила его заявлением, что здесь чувствует себя хорошо, поскольку атмосфера точь-в-точь как в столовке мэрии.

Шацкий присел рядом с женой, поставив возле нее кофе и яйцо. Вероника выглядела прекрасно: жакет, макияж, тонкая бордовая блузка, декольте. Когда они встретятся вечером, на ней будет футболка, тапки из Икеи и маска целодневной усталости.

— Господи, насколько же гадкое дело, — сказала она, добавляя в кофе сливки из пластикового стаканчика.

— Снова Берут?[67] — спросил Теодор. — Большая часть дел, которые вела Вероника, касалась недвижимости, которой люди были лишены после войны в силу декрета Берута. Да, дома они теперь получали назад, но если в течение всего этого времени несколько коммунальных квартир было продано нанимателям, то бывший владелец — де факто — получал лишь часть дома. Потому он подавал иск городу о компенсации. Каждое такое дело было нудной лотереей, иногда с помощью юридических крючков можно было сбросить обязательства на бюджет государства, а не города, иногда оттянуть, и очень редко когда выиграть.

— Нет, к сожалению, нет, — Вероника сняла жакет и повесила на спинку стула. Блузка ее была с очень короткими рукавами, Теодор видел шрамик после прививки туберкулеза, и вдруг ему ужасно захотелось секса. — Город признает целевые дотации массе различных организаций, по которым те должны потом отчитаться. Год назад мы предоставили небольшие деньги клубу на Праге,[68] который занимается опекой детей со СПИДом и разными другими заболеваниями. В основном, это дети из семейств, живущих там же, на Праге, так что можешь себе представить. Так вот, мы получили отчет, где черным по белому указано, что из этих денег они заплатили за электричество, иначе им бы его отрезали, но ведь фонды они получили на терапевтическую деятельность.

— Трудно вести терапевтическую деятельность без электричества, — прокомментировал он.

— Господи, Тео, чего ты меня агитируешь. Но директивы остаются директивами. Раз они неправильно использовали дотации, то я обязана написать, чтобы деньги вернули…

— А они, естественно, не возвращают, потому что не из чего.

— Поэтому мы обязаны заявить иск. Понятное дело, что мы выиграем, вышлем судебного исполнителя, тот тоже ничего с них не выдавит, полнейшая фикция. Понятное дело, эти педагоги уже были у меня, плакали, умоляли, через пару минут то же самое повторится и в судебном зале. Только ведь я и вправду ничего не могк. — Она закрыла лицо руками. — Предписания — это предписания.

Шацкий склонился к ней, взял за руку и поцеловал внутреннюю часть ладони.

— Зато ты выглядишь ужасно сексуально, — сообщил он.

— А ты — извращенец. Отстань от меня, — рассмеялась Вероника и охватила ноги мужа своими. — Самая лучшая пора для секса, разве нет? — заурчала она. — А вечером снова не будет хотеться.

— Сделаем себе кофе и поглядим. А вдруг и удастся.

— Тогда я заварю большой кофейник, — она провела пальцем по краю блузки, еще сильнее открывая декольте.

— Только оставайся в этой блузке.

— Что, футболка с медвежонком уже не нравится?

Теодор не мог не рассмеяться. Вероника была ближайшим ему человеком, и он жалел, что не может рассказать ей о всех своих метаниях, опасениях и надеждах, связанных с Моникой. Он хотел бы открыть бутылку «карменер» или «примитиво»,[69] сесть рядом с ней в постели и рассказывать забавные анекдоты, как боялся заказать торт из безе, чтобы не нужно было сражаться с ним на глазах девушки. Смешно? Смешно. Рассмеялась бы она? Вовсе нет. Практически все они делали вместе, но вот изменять ей следует отдельно.