Увидеть Хозяина

– Даже не вздумай, – предупредил Реостат. – И ты давай, это… дело сделал, нормально, ничего вредного, наоборот – полезно, наверное: кому надо, все смотрели, и наши тоже все, ну буквально – все. Три этих самых… понимаешь меня? – звонил, он тоже смотрел через сеть. Так вот от него – и от меня, парень – просьба большая: до следующего моего звонка пока больше ничего не делай. Сходил – хорошо. Выступил – тоже неплохо, полезно. И на дно, понял? Потому что эту передачу не только мы смотрели, но и они тоже, ты понимаешь меня?

– Понимаю.

– Ну вот. Сиди и не высовывайся, сегодня-завтра точно. Я позвоню. Может, прямо завтра. Мы тут сложа руки не сидим, не бойся.

– Мне просто надоело самому сложа руки сидеть, понимаешь?

– Еще бы я не понимал, парень, – хмыкнул Реостат. – Ты мне самое главное скажи. Ты там, внизу, только сверху был?

– Да.

– Видел это… ну, дверь к этим… к большим друзьям нашим, ну, у которых уши?

– Видел.

– Сигнал как?

– Снаружи нету.

– Ясно. Вот за эту информацию – спасибо. Помог. Ну давай, марш на дно, дружище. И цыпе своей привет, хорошая цыпа.

И Реостат отключился.

– Так-так, – сказал я Ени. – Наши смотрели телевизор. Завтра никуда не едем. Велели пересидеть.

Ени медленно кивнула.

– Ну, пересидим, если так надо.

– Ты им понравилась, кстати. Велели привет передавать.

Ени усмехнулась.

– Спасибо. О, гляди: автобус.

Тринадцатый день начался с того, что в комнату Ени постучался Соломон. Этот тощий долговязый отрок, под носом которого еле заметно туманились будущие усы, а на плечи спадали роскошные, хотя и не очень часто моющиеся чёрные кудри, в коммуне исполнял роль посыльного, регулярно раскатывая по длинному, извилистому коридору второго этажа на самокате с крохотными колёсиками. Стук Соломона спутать ни с чем было нельзя – он отбивал настойчивый рваный ритм, способный разбудить даже очень крепко спящего человека. Меня и Ени он, во всяком случае, разбудил.

– Да, Сол, – сонно откликнулась Ени. – Заходи.

Соломон просунулся в комнату (Ени запирала дверь только тогда, когда надолго уходила из коммуны).

– Здорово, Ени, – с энтузиазмом сказал он ломающимся баском. – Привет, Майк. Ени, а я тебе щас секрет расскажу.

– Давай. – Ени села, натянув футон до самого подбородка. – Садись.

У неё в комнате была единственная табуретка, на каковую Соломон и сел, заговорщицки наклонившись к Ени.

– Сегодня утром я в школу не пошёл, – начал он таинственным полушёпотом. – Бабушка сказала, что позвонит училке и отпросит меня на один день – а то в восемь утра должны были новый кафель для туалетов привезти, ну ты в курсе. Я должен был на стрёме стоять, пока его носили.

– Я в курсе, – сказала Ени, зевая.

– Вот. Я и стоял. Ну, знаешь, как муниципалы работают – два раза поднимутся, и перекур. До девяти носили.

– А сейчас сколько?

– Десять почти. Так вот, носили, бабушка всё в кладовой у кухни заперла, Рама-Дэв обещал завтра начать класть. И вдруг я вижу, что с ними, с работягами, ещё один ходит – ничего не носит, но по всему этажу шатается и все двери разглядывает, ручки дверные трогает, косяки поглаживает. А когда они закончили, подошел он это ко мне и, ну, деньги дает.

Сол продемонстрировал мне и Ени крохотную телемскую серебряную монету в две марки.

– И спрашивает: мол, скажи-кысь, парень… – Сол заговорил коверканным языком, явно изображая какой-то акцент. – А где тут у вас живает такой Майк? Его дружбаны, говорит, искают. Так и сказал – искают.

– И что ты ответил?

Сол обиделся.

– Я сказал, что я не я и лошадь не моя, что я никакого Майка не знаю и что я вообще ненормальный, меня в детстве с лестницы уронили.

– Молодец, – серьёзно кивнула Ени. – А он?

– Сказал, что если я все-таки вспомню, где тут "живает" Майк, то он мне даст двадцать марок. И ушёл вместе с работягами.

Мы с Ени переглянулись.

– Спасибо, Сол, – произнес я наконец. – Так держать. Это плохие ребята. Держись от них подальше. И вот… держи, заработал.

Я дал ему большую монету в двадцать телемских марок, так называемого "очкарика" (на реверсе этих монет был изображён носивший при жизни огромные очки телемский политик Юки Оксен, до сих пор весьма популярный в народе).

Соломон ухмыльнулся:

– А в кино всегда показывают, что плохие парни платят лучше хороших парней!

И удалился. В коридоре послышался удаляющийся стук колёс его самоката.

Я потянулся за ладанкой с хрустальным шаром, лежавшей на подоконнике, прямо над моей головой. И едва не выронил её, едва увидел: в прорезях ладанки шар заметно зеленел сквозь нейтральный серый блеск.

Я вскочил, выглядывая в окно. Окно комнаты Ени выходило на козырек, накрывавший и вход в наш подъезд, и запасной выход из Центра занятости. Солнца не было, было пасмурно, но в голубоватом утреннем свете двор был виден вполне отчетливо. В дальнем его конце, у наглухо запертых задних подъездов противоположного дома, выходившего фасадом в переулок Банда-Панда, перебрасывались мячом малолетние беженцы.

Ени, натягивая свитер (в комнате было прохладно), спросила:

– Демоны?

– Похоже, – пробормотал я, водя шаром вдоль оконной рамы. – Нет, погоди, Саун… Вот тут что-то…