Увидеть лицо

— Мы начнем иметь сострадание, как только ты назовешь нам имя и фамилию, под которыми Лешка просочился в ваш эксперимент, — холодно ответил Виталий. — Дашь его описание. И любые зацепки, которые помогут нам его вычислить.

Гершберг посмотрел на него с ошеломленным удивлением.

— Что?

— Кто был двенадцатым подопытным?

— Никто. Подопытных было одиннадцать.

Алина медленно подняла голову и потрясенно уставилась на его лицо.

— Как одиннадцать?! Ведь нас было…

— Идиоты! Вы что — до сих пор не поняли?! — Гершберг позволил себе снисходительнопрезрительную усмешку. — Он один из вас!

* * *

На минуту все, кроме ухмыляющегося — правда, теперь уже скорее по инерции, Гершберга, потрясенно застыли, превратившись в некий современный вариант финальной безмолвной сцены из "Ревизора". А когда последние секунды этой минуты ссыпались в никуда, люди, только что стоявшие рядом друг с другом, почти плечом к плечу, рванулись в разные стороны, хрустя строительным мусором, спотыкаясь и опрокидывая стулья. Плотная толпочка превратилась в широкий неровный круг, в центре которого остался сидеть Гершберг, вцепившись побелевшими пальцами в сиденье стула. Ухмылка медленно, словно плавящаяся смола, стекала с его лица, обнажая животный страх.

— Нет, — неуверенно протянул Олег, прижимая к стене вывернутую ладонь, точно придерживая ее, — как это так… Этого не может быть!

— Ну, я-то, слава богу, считать умею! — Гершберг украдкой покосился в сторону дверного проема, который сейчас казался очень далеким. — Одиннадцать. Я знаю вас всех. И всех видел… кроме Бережной. Странно, что вы этого не поняли, после того, что случилось с моей… что произошло с Эльвирой. Только один из вас мог знать и место, и время, и человека. Вы ведь сами все рассказали, не так ли? Он ведь не мог понять, кто такая Эльвира, только лишь следя за вами. Вы должны были ему объяснить. И вы это сделали. Ну, как, хорошо поиграли в расследование? Понравилось?

— Заткнись! — хрипло сказал Петр, и его взгляд заметался вокруг, точно щит, которым он пытался отбить удары других взглядов. — Что вы на меня так смотрите?! Это не я!

— Однажды мы тебя уже перепутали… — хмуро сказал Олег.

Снова наступила тишина, и в этой тишине, казалось, слышно, как движутся взгляды — с одного лица на другое, с одних глаз на другие… Так уже было, все повторялось — снова и снова… Кто? Кто? Может, это ты?.. А может, ты?.. А может, это я, но не знаю об этом?

— Значит, получается, что один из нас — из тех нас — умер там на самом деле? — спросил Жора, нервно озираясь. — Значит, получается, что здесь одного из тех нас не существует?

Гершберг кивнул.

— Верно. Вы неплохо соображаете, Георгий Николаевич. Мне было жаль, когда вас убило столь примитивное создание, — он дернул головой в сторону Евсигнеева, который стоял, вжавшись в угол, и смотрел оттуда, словно затравленный шакал.

Кристина тонко откашлялась, словно собираясь исполнить песню, и снова наступила тишина. Алина, сжимавшая и разжимавшая пальцы, словно это помогало развиваться ее дедукции, отчаянно думала и знала, что сейчас похожие мысли ворочаются и в остальных головах — во всех, кроме одной.

Он мастер. Он снова прикрылся другой личностью.

Он мастер…

Он очень хитрый.

Он мастер.

В том сне он создал другую личность настолько искусно, что они воспринимали ее, как обычного живого человека. Индивидуальность со своим характером, со своими привычками — даже со своими желаниями и страхами. Личность, которая осознавала себя личностью и ни на секунду не усомнилась в собственной иллюзорности. Потому что он мастер. Он так здорово прикинулся Петром — и даже не в том дело, что он скопировал его внешность. Он умело скопировал и его характер — его трусоватость, его простодушие, его заковыристую ругань… Так что ему стоит прикинуться тем человеком, которого он сам выдумал?! Тело — всего лишь тело.

А ведь Жорка тогда выдвигал теорию, что мол, его самого, возможно, на самом деле не существует! И тогда здорово перепугался. Жорка бы мог. В последнюю ночь его с ними не было. Хотя, когда в нее стреляли, он был с Виталием. Да и не похож Жорка на убийцу… Хотя и Петр не был похож на убийцу.

Он мог бы быть и снова Петром. Вовсе не обязательно, что он действительно водитель. С деньгами можно сделать все, что угодно.

Он мог бы быть и Евсигнеевым, умело натянувшим на себя маску истеричного безумца. Мало ли, где он жил после того, как ему исполнилось восемнадцать? Но он спас ее тогда на дороге — нелепый поступок, если он — убийца. Если бы она была мертва, Гершберг бы тут сейчас не сидел, и все постепенно, само собой сошло бы на нет.

Он мог бы стать и меланхоличным тоскующим Борисом, постоянно плачущим и путающимся в реальностях. Но Борис давно мертв.