Увидеть Мензоберранзан и умереть

К вечеру, хозяева предложили гостям ночевать на их ложе, от чего Дорган наотрез отказался, вместо этого попросив отвести им место на сеновале. Нике, городской девчонке, ночлег на сеновале был в новинку, как и жирное парное молоко из-под коровы. У ее бабушки в деревне, давно уже не было коровы, а значит, и сено было ни к чему и она не знала прелестей, ни того, ни другого. Ее желудок, довольствующийся в последнее время сухими кореньями, мало съедобными грибами, безвкусными орехами и жестким мясом лесной дичи, не вынес жирного молока. Так и получилось, что всю ночь она провела не на сеновале с Дорганом, а за сеновалом, в зарослях лопуха и крапивы. Сразу же, как только ее отпускало, Ника спешила на сеновал, но едва подходила к лестнице приставленной к нему, как организм снова напоминал о себе, и Ника неслась обратно, спеша занять уже привычное место — вытоптанный ею в лопухах пятачок. Смирившись с тем, что этой ночью ей уже не придется спать, она устроилась поудобнее подоткнув юбки и упершись подбородком в кулачок, слушала ночную тишину Старых Дубов. Рядом, в высокой траве, неутомимо стрекотали сверчки. В кустах бузины щелкал и выводил трели соловей. В курятнике беспокойно кукарекнул петух, завозились разбуженные куры. Сонно гавкнул пес и смолк. Откуда-то из далека донесся тихий девичий смех. Скрипнула дверь. Остро пахло разнотравьем. Подбородок соскользнул с подпирающего его кулачка и Ника мигом пришла в себя, стряхивая, одолевшую дрему. Она прислушалась к себе. Похоже, ее бедный организм полностью иссяк вполне доходчиво объяснив своей хозяйке, что жадность до добра не доводит. Поднявшись, Ника оправила юбку и поеживаясь от ночной свежести, поспешила к сеновалу, мечтая забраться под теплое, нагретое Дорганом, одеяло. Но скользнув в его приоткрытые ворота, остановилась. На перекладине лестницы сидел, поджидавший ее, эльф. Это было похоже на то, как будто разгневанный муж встречает, явившуюся среди ночи, невесть где задержавшуюся, жену. Она даже заметила немой укор в его, полыхнувшим в темноте красным отблеском, глазах.

— Э… э…молочко не пошло, — с нервным смешком, брякнул вдруг Ника, зачем-то, оправдываясь и тут же отругав себя: «Соображаешь, что говоришь?»

— Пойдем, — тихо сказал он, поднимаясь. — Я дам тебе снадобье, которое успокоит твой недуг.

Он взялся за перекладину лестницы, собираясь подняться наверх, а Ника, сделав шаг, остановилась, испуганно прислушавшись к себе: в животе опять забурлило. Дорган по своему истолковал ее заминку:

— Обещаю, что этой ночью не трону тебя.

В Старых Дубах они прожили три дня. Ника с удовольствием помогала по хозяйству, чем смущала добрую Салли сначала противившейся этому, но потом смирившуюся, видя с каким подъемом, стряпает и кашеварит странная гостья, под ее неназойливым руководством, и потому сквозь пальцы смотрела на причуды госпожи, украдкой жалостливо, вздыхая: как можно было держать бедняжку в Подземье, так долго? Как можно было быть таким бесчувственным? Одно слово — дроу. Каждый раз, Салли возвращалась от колодца, возле которого ее поджидали кумушки, возбужденная, во встрепанных чувствах. Соседки просто донимали ее расспросами о жене дроу и ей приходилось все время отбиваться от их назойливости и неуемного любопытства. А Ника ела все подряд, мучила хозяйского кота, тиская его, с удовольствием стряпала, не подходила лишь к младенцу, видя, как напрягает это Салли.

Наутро второго дня, Ника даже решилась посетить храм, отстояв всю утреннюю службу. Чинно сложа руки перед собой и опустив глаза долу она внимательно слушала назидательную, проповедь отца Ансельма о грехе потворствования своим прихотям и желаниям. Ибо у человека, утверждал он, есть только низменные животные желания и ему не дано подняться выше в своем духовном искании. Его может спасти лишь слепая вера и послушание. «И я, призванный спасти ваши заблудшие, закосневшие в грехах души, приложу для сего все силы, ибо нет в вас душевного трепета перед Всевышним… " — с нервно подрагивавшим лицом, торжественно пообещал он своей пастве, подняв глаза к потолку храма. Ника посмотрела на прихожан: своей истеричной речью Ансельм их, попросту, пугал.

Даймон, с недоумением наблюдавший все эти дни за эльфийской леди, намекнул Доргану на то, что его жена, высокородная дама, держится с сельчанами слишком просто. На что лорд, пожав плечами, ответил, что его жена вольна поступать, так как считает нужным. Этого Даймон понять не мог. Мужчины Старых Дубов строго следили за тем, что бы их женщины блюли приличия. Даймону даже не приходила мысль делать скидку на то, что Дорган — эльф, так сильна здесь была власть обычаев.