Увидеть Мензоберранзан и умереть

— Произошло это осенью три года назад, когда на рубеже было особенно не спокойно, — вдруг начал он рассказывать глухим голосом. — Орки вели себя нагло и нам не стало от них покоя. Из-за частых стычек, мои солдаты досадовали на то, что им не придется погулять на свадьбе своего господина и посмотреть на его молодую жену. В тот день от барона уже прибыл вестник, привезший его волю, чтобы быть мне в Репрок к вечерней службе. Я дал сержанту указания, как надлежит поступать в случае, если оркам придет охота шнырять через реку и отправился в путь. Ехал один. Мне некого было боятся. Здесь мне знаком каждый куст, каждая кочка, каждый овраг. Может поэтому я был так беспечен и не придал особое значение нараставшей тревоге, как и назойливому ощущению, что кто-то за мной следует по пятам. Я слишком торопился успеть к вечерней праздничной службе и не смотрел по сторонам, пока не был сбит с лошади на полном скаку. Я тогда лишь успел заметить, что на меня прыгнул огромный зверь, или что-то похожее на зверя, потому как сказать какой именно это был зверь, не смогу. Упав, я так ударился о землю, что дух из меня вышибло начисто. Все же перед тем как впасть в беспамятство, я машинально потянулся к мечу и почувствовал на руке, смыкающиеся клыки зверя. Вот так, я из охотника превратился в добычу. Очнувшись, я сильно подивился, что зверь не растерзал ни меня, ни мою лошадь, спокойно, пасущуюся неподалеку. Солнце совсем село и я забеспокоился, что сильно опоздал на свадьбу, а потому мне не досуг было разглядывать свою прокушенную руку. Я просто обмотал ее тряпицей и помчался в Репрок. Что делал на пиру и чему был свидетелем на свадьбе моего господина, помню смутно. Помню только, что сильно мучила меня жажда и я никак не мог утолить ее. После стали меня донимать запахи и звуки. Едва слышный мышиный шорох в погребах замка, звучал для меня набатом среди дневной тишины, а запах волчицы, находящийся за много миль от меня, валил с ног. Мне стали сниться странные сны, будто я ношусь по ночному лесу, выслеживая добычу и танцую под луной с волчицей. Но однажды, в полнолуние, я очнулся нагим посреди поля, далеко от замка, ничего не понимая и не помня как очутился здесь. Я направился к Мари Хромоногой. Но едва увидев меня, она заявила, что не в силах мне помочь, слишком сильно проклятие оборотня, лежащие на мне и ей оно не под силу. Она дала мне плащ и на рассвете я добрался до отца Фарфа. Мы с ним долго ломали голову как быть с моей бедой и решили, что нужно поговорить со старейшинами низа. Я объявил им, что проклятые орки с помощью своего шамана добрались до меня и что на мне лежит проклятие оборотничества. Мари Хромоногая подтвердила мои слова, прибавив, что не умеет снять его. Я открыто поведал и то, что не помню себя, когда бываю в волчьем обличье, а потому не знаю, на что могу быть способен, так что если они порешат убить меня — пусть так и будет. Но пусть убивают в обличье человеческом, потому что я хочу умереть смертью воина, с оружием в руке, полностью сознавая себя и с душой не бессловесной твари, а с бессмертной душой человека. Я сказал, что не желаю давать повода торжествовать вонючему орочьему племени от того, что им удалось посеять в Репрок страх и смятение.

Поразмыслив, старейшины решили не убивать меня но, лишь до той поры, пока я не трону человека будучи оборотнем. До сих пор я обходил деревню стороной, не трогая ни ее жителей, ни их скота, и охотясь в лесных дебрях, рвал там свою добычу, да нападал на орков, что пересекали рубеж. Я не нарушал договора со старейшинами и знаю, что в деревне также старались не искушать меня: никто, без особой необходимости, не выходил из своих домов по ночам.