Узбекские народные сказки

— О Салтан-Биби, вернейшая из вернейших! Беги скорей к караван-баши и выкупи мою душу у смерти!

Свидетель аллах! Когда седой караван-баши вошёл в дом купца, Сейфутдин рассказывал восемьсот первую сказку!

Несчастный хозяин обнял колени старца и завопил:

— Отец мой, за то, что ты привёз ко мне Сейфутдина, я отдал тебе поднос с подарками и кошелёк золота, но за то, что ты увезёшь его, я готов отдать тебе всё, что у меня есть — и этот дом, и сад, и лавки, и все свои богатства!

Немало видел на своём веку чудес седой караван-баши, не удивился он и купцовой просьбе. Он улыбнулся в бороду и сказал:

— Верно говорят люди: не тот мастер, кто хорошо начал, а тот, кто умеет вовремя кончить!

Кончим и мы нашу сказку, чтобы не уподобиться Красноречивому Сейфутдину.

Халат верховного казия

Возвращаясь поздно ночью от больного, Насреддин Апанди увидел на улице лежащего без движения человека.

Подошел Апанди, посветил фонарем и видит: лежит в пыли и грязи верховный казий Бухары, совершенно пьяный.

"О, — сказал себе Апанди, — за одну пиалу вина ты, господин верховный казий, приговариваешь несчастного к наказанию по сорок палок. Интересно, сколько ты выпил пиал, если валяешься здесь, как свинья, потеряв человеческий облик".

Пинком ноги Апанди перевернул безжизненное тело, снял с верховного казия шитый золотом халат и чалму и отправился домой.

Верховный казий был настолько пьян, что только на рассвете очнулся. С трудом он поднялся и, крадучись, пробрался в свой дом.

Здесь только верховный казий осмотрелся и увидел, что раздет, а его дорогой золотошвейный халат и чалма индийской кисеи исчезли.

Возмущенный тем, что какой-то вор осмелился ограбить его — самого верховного казия, он решил во что бы то ни стало найти преступника и предать его мучительной казни.

Вызвал он полицейских и приказал им:

— Бегите по городским базарам и того человека, в руках которого окажутся мои халат и чалма, немедленно схватите и приведите сюда.

Полицейские низко поклонились и бросились выполнять приказ.

Верховный казий призвал палача и стал ждать, заранее наслаждаясь местью.

Полицейские побежали по базарам Бухары, обшарили, словно псы-ищейки, каждый закоулок и вскоре нашли Апанди с халатом и чалмой верховного казия.

Связав руки Апанди, полицейские притащили его к верховному казию.

— Вот вор, — сказали полицейские.

— Откуда у тебя мой халат и моя чалма? — грозно спросил верховный судья, — говори правду. Видишь палач стоит по правую мою руку.

Тогда, смиренно склонив голову, Апанди ответил:

— Господин, сегодня ночью я натолкнулся на неизвестного, валявшегося в грязи на улице и потерявшего человеческий облик. Человек был совершенно пьян. Я взял у него халат и чалму. Если этот пьяный были вы, верховный судья, я готов вам вернуть халат и чалму.

Испугался, затрясся верховный казий. Понял он, что будет опозорен на всю Бухару, если народ узнает, что он, верховный казий, предается пьянству.

Милостиво улыбнувшись, верховный казий сказал:

— О, уважаемый Апанди, нам, верховному казию, блюстителю законов не подобает и прикасаться губами к пиале с вином. Тот пьяный, конечно, был не я. Халат и чалма не мои. Иди с миром.

Но вся Бухара знала, кому принадлежали халат и чалма. И народ прославил Апанди, сумевшего осмеять верховного судью.

Отец вод

У подножья Нуратинских гор, в городе, название которого не сохранилось в памяти потомства, в квартале кузнецов жил давным-давно мастер-кузнец. Много времени прошло с той поры, память у людей коротка, как волос на бритой голове, и дырява, как халат на плечах бухарского нищего, и сейчас невозможно даже припомнить, как звали того бедного, но весьма достойного человека.

Был год великой засухи. Обычно полноводная в летнюю пору река иссякла. Арыки высохли. Деревья потеря. ли листья. Жестокое дыхание пустыни уничтожило урожай того года. Надвигался голод.

Но никакие, даже самые сильные горячие ветры не вредили садам беков и ханов, никакая засуха не трогала их обремененные плодами деревья и виноградные лозы. Ибо не иссякали источники, вытекающие из подножья гор, ни зимой, ни летом, ни в другое время года. Те сады и те источники были во владении самых богатых, самых жадных, самых могущественных людей города.

Когда вся страна изнывала под палящим дыханием, водоемы высохли и матери бродили по раскаленным пыльным улицам города, прижимая умирающих от жажды детей к груди, владетели садов взирали равнодушно на горе и слезы.

Плакали в бессильном отчаянии женщины, дети охрипли от крика.

Ропот народа подымался к дворцу, что выстроен был правителем города на высоком холме, стоны неслись выше звезд.