Узбекские повести

Скрипнула калитка, и Малика увидела в темноте белую фигуру человека. Бесшумно ступая по мокрой дорожке, человек прошел через дождь к айвану. Это был блаженный старик.

— Дай хлеба, — он протянул скрюченные пальцы. На ладони — несколько мокрых медяков.

По телу Малики пробежали мурашки. Она чуть не закричала, но и закричать не могла, у нее перехватило дыхание. Было что-то ужасное в этом старике, внезапно появившемся здесь в полночь, словно посланец и предвестник.

— Смотри, денег дали хорошие люди! — старик засмеялся, широко раскрыв черный рот. — Сколько хлеба могу купить на деньги! На деньги все дадут хлеба, для бога никто не дает! Хах-ха!

— Уходи! — наконец выкрикнула шепотом Малика. — Уходи отсюда! — Малика беспомощно махала руками, пытаясь прогнать старика, как какую-то страшную нелепую птицу, прилетевшую на свет айвана из темноты грозовой ночи.

Старик любовно пересчитал деньги на ладони, недоверчиво взглянул на Малику и, сжав деньги в горсти, спрятал за спину, как ребенок.

— А тебе не дам. — Старик отступил от Малики и снова повторил. — Не дам! Не думай, что заберешь. Не сможешь!

Старик снова стал пересчитывать деньги, временами взглядывая на Малику, как будто боялся, что она бросится на него и вырвет мокрые деньги.

— Уходи, — уже спокойнее стала уговаривать старика Малика. — Лучше уходи! Ну, чего ты пришел ночью, уходи, слышишь!

Блаженный засмеялся и, растопырив ладони, приставил их к голове и стал махать, как ушами. Видимо, ему нравилось пугать молодую женщину. Он приседал и кружился, размахивая руками, и тень от него металась по мокрым кустам. Он плясал! Что-то жуткое было в этой безумной пляске старика! Малика смотрела на него со страхом и отвращением. Но так же внезапно, как начал, старик перестал танцевать и, словно вспомнив, что он пришел сказать, подошел к айвану и уставился на председательшу. Она со страхом, молча смотрела на него, прячась за столбом айвана.

— У тебя в груди, знаешь, камень. Только слезы точат камень. Плачь, больше плачь…

Старик замолчал и, еще раз пересчитав деньги, растворился в темноте. Стукнула калитка. Колени у Малики ослабли, и только усилием воли она заставила себя удержаться на ногах. А дождь тем временем разошелся и лил все сильнее, сильнее, будто хотел за ночь омыть всю землю.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Камал плохо спал ночью, вставал, выходил из вагончика посмотреть на дождь. Казалось, что рассвет никогда не пробьется сквозь облака и завесу дождя, но к утру запасы воды на небе иссякли. Горизонт, слабо освещенный восходящим солнцем, не обещал ничего хорошего с востока, там громоздились облака, черные, как душа злодея, и медленно двигались, оставляя все-таки какую-то надежду на перемену. Зато воздух, пропитанный запахом буйно растущих трав, мокрой земли, был чист и прохладен. Вот уже десять дней Камал здесь, и все время дождь. Ни одного солнечного дня. Если не появится солнце и не прогреет землю — семена сгниют в борозде. Утро разгонит, растащит облака, а к вечеру они опять сгрудятся, опять заполнят все небо от горизонта до горизонта, начнет накрапывать, потом польет, польет… Земля промокла насквозь. Неужели придется пересевать?

Из тамбура выглянул молодой коренастый парень в стеганом халате.

— Идите чай пить, ака-мулло!

Камалу не хотелось возвращаться в духоту вагончика. Он махнул рукой.

— Пейте, я пройдусь.