Узбекские повести

— Давай на прощание посидим в регистране! Я угощаю!

Отпросившись пораньше с работы, я с четырьмя друзьями отправился в ресторан «Зеравшан», где Рамазан уже ждал нас. Он сидел, улыбаясь, за длинным широким столом, уставленным разными яствами, а увидев нас, присвистнул с искренней обидой.

— И это все твои друзья? Бедняга! Ну и скупец же ты! Не бойся, у меня карман большой!

В тот вечер мы хорошо погуляли. И больше всех веселился Рамазан. Как только заиграл оркестр, он выбежал на середину зала и отплясывал до изнеможения. Да и танец его был похож на него самого: он то шлепал себя по коленям, отстукивая цыганочку; то шел по кругу в быстрой лезгинке; то, подбоченясь, тряс плечами, издавая какие-то выкрики; вопил, скакал, корчил рожи, прыгал, улыбался, хмурился, приглашал по очереди на танец сидевших за другими столиками девушек, и они, ничуть не смущаясь, выходили отплясывать с ним; Рамазан кружил вокруг девушки, гоготал, рыдал, пугал, умолял, серьезнел, печалился, радовался… Аплодисменты, смех, радостные крики…

Взгляды всех в ресторане были прикованы к Рамазану. Сегодня был его праздник, его торжество: забылись вчерашние печали, он снова в родной стихии, опять тот же неунывающий, веселый, простодушный Рамазан.

Выйдя из ресторана и простившись с друзьями, я поехал на вокзал проводить Рамазана. До отхода поезда еще было время, нам хотелось пить, и Рамазан под этим предлогом снова затащил меня в ресторан на вокзале. Сам он уже изрядно выпил в тот вечер. И вдруг стал изливать мне душу.

— Я тебе все скажу, слышишь… Все! Только не поверишь ведь, приятель. Знаю я, не поверишь! А жаль! Хоть на этот раз поверь!..

Вот что он мне рассказал.

В тот злосчастный день Рамазан действительно собрался ехать в Барнаул. В ожидании поезда решил пообедать в ресторане. За столиком познакомился с пожилым мужчиной, как оказалось, его попутчиком. Потом Рамазан помог своему новому знакомому поднести вещи к вагону — те злополучные чемоданы и несколько коробок. Перед самым отправлением поезда к ним в купе заглянули двое мужчин. Почувствовав, что за ним следят, сосед по купе стал слезно умолять Рамазана выручить его и признать часть вещей своими. «Пронесет, поделимся выручкой. Меня уже знают, поймают — не миновать мне тюрьмы. А у меня жена, маленькие дети. Вы молоды, вам простят». Простачок, добрая душа, Рамазан согласился, поверил пожилому человеку. И тут его окружили милиционеры. «Да, это мой багаж, — ответил он в замешательстве. — Все мое!» Оглянулся — а того мужика и след простыл, исчез, как в воду канул.

— Ну вот, я же вижу, что ты мне не веришь. Я так и знал, — говорит Рамазан разочарованно и, махнув рукой, добавляет. — Никто не верит.

— Почему всего этого ты не рассказал на суде?

— Говорил я на следствии, тысячу раз повторял. А следователь и слушать не хотел. Не верил. А что поделаешь, коль попался в руки с поличным? Попался — отвечай. Ведь все равно не отпустят, пожурив и похлопав по плечу? Да и следствие это, и предварилка — до чертиков мне надоели. А, думаю: будь что будет!

— Ну, дурак! Послушаться какого-то подлеца, мошенника… И надо быть таким идиотом? Да я бы, хоть убей, не поверил ему…

— А я вот поверил, дружище, что теперь делать? Сказал, что у него семеро детей, и все девочки. И что трое уже взрослые, и пора выдавать замуж, а он работает сторожем на заводе, и денег на содержание семьи не хватает, да еще жаловался на больную печень. Поглядел бы ты на него тогда — тоже бы поверил.

— Ну и получил награду за доверие! И тебе тоже надо было дать деру. Бросить все и бежать. Или уж сказать сразу, что эти вещи не твои. Голова ты, голова! Пусть бы все конфисковали. Тебе-то что!

— Тогда бы его поймали! Я же обещал его выручить. Это было бы нечестно с моей стороны.

— Ух-х! — я даже завыл. — Да пусть бы его поймали и посадили за решетку! Поделом ему! Нет, ей-богу, ты ненормальный, — слово он, видите ли, дал! Сироток пожалел — кто их, бедненьких, замуж выдаст!.. А что это был отъявленный негодяй, спекулянт высшей марки — тебе и невдомек! Они все такие жалкие…

— Это вам видней, писателям. Вы на язык остры, находчивы. Как не верить, когда убеленный сединами человек слезно умоляет помочь? Да, ладно, приятель, что теперь горевать — что было, то прошло и быльем поросло. На мир я и через решетку посмотрел, не повредило…

Обхватив руками голову, Рамазан сидел за столом и задумчиво смотрел в окно. Тихий, скромный. «Могут не нравиться его поступки, с ним можно во многом не соглашаться, но не любить его нельзя!» — подумал я.

А он, подмигнув мне, вдруг сказал:

— Сейчас подойдет новосибирский, может махнуть мне в Барнаул, а?

— Клянусь! — сказал я сердито. — Не быть мне мужчиной, если не сдам тебя в милицию! Хватит морочить голову!.. — Тут я взглянул на него пристальней: на лице у него было прежнее беспечное выражение, словно ничто и ничему его так и не научило. Я вдруг почувствовал, что устал и волноваться, и возмущаться. — А, ладно!.. — сказал я. — Езжай, куда хочешь! Только здесь больше не появляйся!..