Узел судьбы

Сварог догадывался, кому, скорее всего, предназначался сюрприз, и внимательно наблюдал за Карахом, уныло поправляющим перед зеркалом орденские ленты. Когда вошла леди Виктори, удивляться пришлось не только Караху, Сварог и Леверлин тоже не ожидали подобного. Герцогиня Доран появилась в сопровождении сразу двух караховых соплеменников: один степенно шел рядом с ней, а второй, точнее — вторая, ибо это, несомненно, была особа женского пола, сидела у нее на плече.

Сварог посмотрел на своего министра: бедный серенький домовой! Он застыл, как громом пораженный — конечно, несколько сотен лет одиночества.

— Господин Карах! Господа! Позвольте представить Вам моих друзей, представителей древнего племени фортиколов, — торжественно произнесла леди Виктори, — это почтенный Хэмфри, а это его дочь Зилла.

Произошел забавнейший и трогательный обмен церемониальными поклонами, затем последовала радостная бурная реакция — наконец-то!!!

Сварог впервые видел, если так можно выразиться, домовицу. Создание было очаровательнейшее: пушистая, более светлая, чем у Караха, шерстка, огромные миндалевидные глаза, изящные лапки. Черт возьми, подумал Сварог, будь я домовым, я бы влюбился по самые мохнатые уши. Было похоже, что его маленький министр и правда был сражен в самое сердце: на вопросы папаши Хэмфри отвечал вяло и рассеянно, и не сводил глаз с Зиллы.

Леверлин, с трудом сдерживая улыбку, сказал:

— Вот уж не думал, что увижу столько домовых сразу. Твой лохматый министр счастлив, ты не находишь?

— Еще не совсем, — задумчиво протянул Сварог, — но обязательно будет.

— Помнится, он как-то грозился пригласить меня на свадебный хоровод, — вспомнила Мара, — показать, как приличные существа свадьбы устраивают.

— Пока об этом не может быть и речи, — полушепотом сказал Даррен, — у них очень строгие нравы и долгий период ухаживания. Придется подождать, лауретта.

— Да уж ради такого случая подожду, — усмехнулась Дикая Кошка.

Через некоторое время, отдав должное ужину, папаша Хэмфри — видимо на правах старшего — попросил разрешения для всей их компании перейти куда-нибудь для более приватной беседы, дабы не мешать людям.

После некоторого количества выпитого вина (а надо признать, герцогиня плохого вина не держала), обстановка начала располагать к более задушевному общению. Леди Виктори принесла Леверлину чудесный виолон из своей коллекции.

— Это вам, граф. Спойте, пожалуйста, что-нибудь для души.

Леверлин рассеянно взял несколько аккордов, сказал:

— Знаете, герцогиня, последнее время я почти не пою. А если и беру в руки виолон, то получается что-нибудь очень печальное.

— Спойте печальное. Это даже лучше, — вздохнула Виктори, — быть может, наша печаль звучит в одной тональности.

Леверлин удивленно поднял бровь, но перечить не стал:

— Хорошо. Спою мою последнюю балладу.

После первых же слов Сварог понял, какие события подвигли друга на написание этой песни. Видимо, Леверлин до сих пор не смирился с гибелью ронерской принцессы.

«Кто придумал слово „никогда“,
Холод в нем такой ледяной.
Смерть твоя теперь навсегда
Встала между нами стеной.
Знаю, никогда не придешь,
Только часто вижу во сне,
Будто бы сквозь бурю и дождь
Снова ты приходишь ко мне.
Прошлого теперь не вернешь,
Не поможешь горю ничем.
Знаю, никогда не уснешь
Мирно у меня на плече…
Боль мою теперь не избыть
И мою вину не стереть,
Но твою любовь позабыть
Значит лишь одно — умереть…
Пусть коварное „никогда“
Точно смерть, стоит за спиной,
В памяти моей навсегда,
Навсегда ты будешь со мной…»

— Благодарю Вас, граф, — нарушила затянувшееся после песни молчание хозяйка, — какая чудесная песня. Дивная музыка.

— Я тоже хотел бы поблагодарить вас, миледи, — смущенно улыбнулся Леверлин, — играть на таком инструменте — одно удовольствие. Он, словно живой, чувствует само настроение.

— Верно. Виолон ваш, я дарю его вам, как истинному ценителю.

— Я не ослышался? — не веря своим ушам, сказал Леверлин, — Это ведь просто королевский подарок, слишком роскошный для такого, как я.

— Вовсе нет. Виолон сам выбрал вас, дорогой граф, — ответила герцогиня Доран, — Это работа Аматиуса, более того, это последняя, предсмертная его работа, и поговаривают, что мастер не обошелся без магии. Ведь вы сами сказали, что этот виолон живой.

Леверлин осторожно провел пальцами по грифу, не касаясь струн, и вид у него при этом был такой, как будто он слышит нечто, неслышимое остальным, какой-то особый отклик. Герцогиня, чуть склонив голову набок, с интересом наблюдала за ним, потом сказал негромко:

— Говорят, Керуани были мастера распознавать душу вещей.