Узелок Святогора

Вот когда по-настоящему вздрогнула и побледнела Антоля Ивановна: в самом деле, в группе шептались — да Веня и сама как-то видела в руках Германа таинственные свертки, которые исчезали после в сумке воспитательницы. Шептались в группе о том, что родители Германа, которые поехали на два года за границу, часто присылают оттуда подарки и для Антоли Ивановны. За последний год у нее появилась импортная кофта какой-то необыкновенной вязки, перчатки, духи…

Герман, который уже пошел к двери, оглядывается. Глаза его загорелись ненавистью, он вплотную подступает к Вене:

— Ты… подкидыш! Замолчи, а то…

— Герман! — обрывает его воспитательница. — Нельзя так!

— Я подкидыш… подкидыш… — повторяет Веня. — А ты… Ты…

Толик, который уже выходил из комнаты, одним прыжком очутился перед Германом и схватил его за грудки:

— Кто тут подкидыш? Кто! Гад, я тебя…

Валерка мгновенно бросается на выручку Герману. Сцепившись с Толиком, он катается по полу, девочки поднимают крик и пытаются их разнять. Со стойки в коридоре летят портфели, с грохотом вываливается откуда-то чернильница и, ударившись о пол, разлетается на кусочки. С хрустом топчут их дерущиеся, Антоля Ивановна гневно стучит мягким кулачком о подоконник, испуганно что-то выкрикивая… Герман отбивается одной рукой от Толика, Стася старается ему помочь.

— Ты… ты завела весь этот гвалт! — кричит она Вене. — Посмотри, что с ним!

Веня скорчилась, ее трясет. Глазами она ищет Яну, но той давно уже нет в рабочей комнате. Неожиданно у нее находится защитница. Это Вера Кривель. Вера тянет Веню подальше от побоища, на ходу громко ругая Германа.

— Ты, монашка! — вне себя кричит ей Стася, вытирая Герману щеку. — Ты-то что лезешь? Тебе никогда ни до кого не было дела, а сейчас лезешь?!

Веня видит, что Стася кричит так потому, что ей плохо: она побелела, а глаза у нее испуганные, дикие. Вера же, которая всегда держалась за чужими спинами, в самом деле не вмешиваясь в мелкие дрязги, случавшиеся в группе, теперь словно ожила, она тянет Веню властно и уверенно, как взрослая.

— Ну-ну, ты Стасю не жалей, ты себя пожалей! — Легко толкая Веню в плечи, она сводит ее вниз по лестнице. — Задаст тебе Антоля перца! Что с тобой творится в последнее время?

— А что они все? Что они? То Пика, то подкидыш? Что, у меня нет имени? Фамилии?

— Есть, конечно… Идем ужинать, чего ты упираешься, как бык! — быстро-быстро, не давая Вене раскрыть рот, утешает Вера. Но та вдруг останавливается, словно ужаленная.

— А… а ведь фамилии у меня в самом деле нет! И имени также! Правда ведь нет!

— Все глупости. Есть у тебя и имя и фамилия. — Вера клонит набок голову, взор ее скользит в сторону. Маленькая, худая, с огромными голубыми глазами и резкими, почти неприятными чертами лица, она кажется старше всех в группе. Какой-то спокойной силой веет от нее, и Веня поддается искушению открыть ей наболевшее:

— Разве ж то имя? Ве-ня. Ты слышала когда-нибудь что-нибудь подобное? Нет!

— Почему же, слышала. Наша соседка, пани Аглая, когда-то в гимназии училась. Вот она на моего брата старшего — он красивый, как картинка, — так и говорила, что он как Цезарь: пришел, увидел, победил. По-латински это было так: «Вени, види…» Дальше не помню, но первое слово «вени» помню очень хорошо.

— Что же получается: у меня имя латинское? Да это не имя: «Пришел…» Может, пришовшая? — останавливается Веня.

— Пришедшая… — поправляет Вера, и девочки идут дальше.

— Наверно, так. Даже скорее всего — именно так… Возле столовой Веня останавливается.

— Верочка, ты мне все навыдумывала. Навряд ли знали латынь те… Ну, мои, эти… Ты, наверно, придумала такое слово. Ну, скажи.

— Венька, клянусь! Спроси кого хочешь. Того, кто знает. «Вени» — пришел. Значит, Веня — та, что пришла.

— Ты просто меня утешаешь, — печально сказала Веня. — Ну все равно и за это спасибо. Буду теперь хоть утешаться, что у меня латинское имя. Хотя, знаешь, может же быть и так: те, кто подкидывал меня, просто пьяные были и написали лишь бы что…

— Не мучай себя!

Верино лицо дышит добротой и сочувствием.

— Зачем думать, кто ты и зачем ты? Все мы — дети человеческие. У каждого есть своя задача, но не нам про то ведомо…

— Вера, слушай! Ты рассуждаешь прямо как старушка. Откуда у тебя такое? «Ведомо»! Как будто ты все прощаешь всем… так не должно быть, не может быть! Ты и родителям небось все простила?

Веру забрали в интернат от родителей, религиозных фанатиков, полумертвой от холода и голода. Вене, как и всем другим, они представлялись какими-то нелюдями, чудовищами, и потому, задавая вопрос, она хотела припереть Веру к стенке этим неотразимым, как ей показалось, аргументом. Но Вера отвечает спокойно и доброжелательно:

— Ну конечно, простила. Да и прощать нечего. Они же о моей душе заботились. Особенно отец. Он говорил, что я, именно я, могу стать избранницей.

— Избранницей… Чьей избранницей? — ошеломленно спрашивает Веня.

— Его, — Вера показывает на небеса.