Кому, как не мне, это знать? Кто покупал пеленки, бегал в роддом с бесчисленными свертками и торжественно выносил из роддома Белку, вручая ее счастливому отцу? Но ведь никому из тех, кто будет смотреть спектакль, нет дела до того, что у актрисы дома маленький ребенок и поэтому она такая скованная, неуклюжая, поэтому она запинается и путает слова роли. Никто не будет спрашивать, отчего Валентина не справилась с ролью. И то, что Принцессу играет не она, а Белецкая, справедливо. Но почему же, зная это, я стою перед ней так виновато и только стараюсь, изо всех сил стараюсь, чтобы в голосе моем не было ни ноты жалости? Валька, которая кормила меня с ложечки, когда я болела, которая делилась со мной последним! Ее большие голубые глаза смотрят на меня так укоризненно, она сейчас, заплаканная, так хороша, что я хочу забыть о ее расползшейся фигуре, о ее вечных попытках ускользнуть с репетиции. Но тут же я вспоминаю, как приходила к ней несколько раз, чтобы позаниматься с ней дома, порепетировать сцены отдельно. Но она, радуясь мне, все старалась отвлечь мое внимание. Она хотела репетировать сама, но хотения этого хватало ненадолго… И я пытаюсь взять себя в руки.
— Валентина, ты помнишь, что обещала мне, когда выходила замуж?
— Помню.
Конечно, она помнит! Я уговаривала ее, увещевала подождать. Надо было сыграть в театре хотя бы две-три роли, сыграть так, как только она могла! Никуда бы не убежал Колька Романов, ее художник. Ей надо было вначале встать на ноги. Семья — капкан не только для мужчин. Валентина за месяцы беременности и ухода за ребенком работать почти не могла. А искусство, как, впрочем, любое дело, мстит за это.
— Ты веришь, что если бы я была на твоем месте, то я занималась бы ролью, даже если бы мне пришлось спать по два часа в сутки?
— Но это ты!
Да, это я! За эти годы, проведенные среди театралов, мне не раз приходилось видеть спившихся, несостоявшихся гениев. Всегда находилось что-то, что мешало им: то не было квартиры и денег, то плохая жена, то вот, как у Валентины, ребенок…
Стоп, обрываю я себя, стоп! Может быть, я и вправду очень жестока? Но что я сейчас могу? Валентина верила, что я вытяну ее из всяких переделок, что я — вечный двигатель ее таланта. Все, кончился вечный двигатель.
— Я дам тебе другую роль.
— Я прошу — оставь мне Принцессу!
Я беру ее за руку — безвольную мягкую руку, тащу по коридору. Она удивленно хлопает своими голубыми глазами, молчит.
— Что ты сегодня делала?
— Я? — Она припоминает. — Ну, встала, Белку кормила, убирала. Что еще? Читала кое-что из старых лекций.
Я подтаскиваю ее к уборной, где Белецкая уже в наряде Принцессы продолжает свои бесчисленные па. Она кружится в уборной, внимательно, чуть холодновато изучая свое изображение в зеркалах. Вот встала на пуанты, изогнулась, потом, все так же не замечая нас, кокетливо улыбнулась себе и закружилась.
— И ты должна бы делать это самое. С тряпкой, с кастрюлей, с чем угодно, только бы потом не валиться с пуантов и не путать слова роли. Когда ты поймешь это, приходи. Я дам тебе такую роль, когда увижу, что ты готова драть с себя семь шкур!
Она вырывает руку, и ее красивое лицо искажается злобной гримасой. Она шепчет:
— Это потому… потому ты взяла Белецкую, что у нее муж Главный. А я… я никто! Только поэтому! А еще прикрываешься словами. Я… я всегда говорила, что, если надо, ты пойдешь по трупам!
Она уже кричит. Из соседних уборных выглядывают артисты. Валентина рыдает. Я хотела обнять ее, но она отстранилась.
— Не трогай меня!
Что-то обрывается во мне… Кот в сапогах выскакивает и, обняв Валентину, шепчет ей на ухо какие-то слова утешения, она покорно дает себя увести. О, мудрый Кот! Я оглядываюсь, говорю с трудом:
— Спектакль через двадцать минут. Все готовы?
И все кивают, как будто ничего не произошло, расходятся по своим уборным. Я снова остаюсь одна. Не может быть, чтобы они согласились с Валентиной… Ведь все видели, что я тянула ее на эту роль вопреки желанию Главного и дирекции, — в театре достаточно актрис, которые имеют право получить эту роль.
Я ищу себе оправдания — значит, чувствую за собой какую-то вину? Если так, в чем она? Не знаю. Сегодняшняя премьера омрачена для меня безжалостно и грубо. А я так к ней готовилась…
— Богумила Антоновна, вас к директору.