Уж замуж невтерпеж (СИ)

Дом, где собиралось всё женское население Трышенки, принадлежал вдове купца Матшея (по молодости Матшей в город подался, где в гильдию купеческую и вступил, а на старости лет домой в деревню вернулся) — солидной женщине, пусть и маленького роста да хрупкого сложения, с длинным, незапоминающимся именем (причем запомнить его не только мы одни не могли), которое все дружно сокращали до Руни (а звали ее вроде как Петрунилеранирка, но уверенности в том нет). Высокие потолки, беленые стены, плетеные коврики на полах, вышитые крестиком занавеси на окошках, добротные лавки, столы да стулья — зажиточный дом, хозяйственный. А уж на столах, расставленных по всем комнатам… Разносолов, сладостей, копченостей и прочего — будто на свадьбе всеобщей, это когда разом во всей деревне невесты с женихами венчаться решили. В подтверждение такой мысли и внешний вид женщин был: сияющие, в праздничных нарядах, с волнительным румянцем во всю щеку, блестящими глазами и счастливыми улыбками. На их фоне мне даже стыдно было за свой неброский и слегка помятый наряд (еще бы, столько времени все в ридикюле лежало!), так еще и не платье, а штаны. Хорошо, ополоснуться успели: Яшничка споро нагрела две бадейки воды, хватило умыться, да обтереться. Но смотрели на нас, как на диковинных птиц, то и дело перешептываясь о столичной моде да нынешних нравах.

— Руни женщина вообще-то добрая, только за свое бьется до последнего: вцепиться не хуже клеща, и пока не сделаешь желаемое, не отстанет, — Яшничка по ходу дела рассказывала о хозяйке дома. — У нее и муж по струнке ходил, и дети безоговорочно слушались — пока в столицу совсем не переехали.

— А как принято Всесветные бабьи именины отмечать? — внезапно спросила Сирин, до этого с должным тщанием внимавшая рассказу.

— Ну… — жена старосты даже запнулась. — По всякому отмечаем: песни поем, загадки загадываем, пляшем, в игры разные играем, гадаем… — совсем уж смущенно закончила Яшничка.

— Гадаете? — навострила уши Сирин, буквально вцепившись в бедную женщину.

— Угу…

— А на что гадаете? — не отставала Благочестивая.

— На… удачу, здоровье, богатство, любовь… — с опаской перечислила Яшничка.

— На любовь… — мечтательно протянула Сирин, блаженно закатывая глаза.

Ой-ей, носом чую: добром это не кончится…

Аппетитные запахи дразнили голодные животы, глаза непременно замирали на сказочных яствах, но никто ничего не ел: все терпеливо ждали кого-то. Сама спросить не решалась, а вот Сирин… И я тут совершенно ни причем!

— Мы ждем кого-то? — поинтересовалась она у Яшнички.

— Угум, — кивнула женщина. — Вот щас придет бабка Миклошка с лукошком… тогда и начнется все.

Дружный вздох был полон сожаления и тоски: ждать бабку Миклошку видимо еще долго. Внезапно с передних комнат, чьи окна выходили аккурат на улицу, донеслись радостные возгласы. И опять самой полюбопытствовать не удалось: как дорогих гостей и зело важных персон (да-да, именно так нас величали Руни и Яшничка), Сирин и меня усадили за главный стол, благо хоть не по центру. Хм, а что это во мне так любопытство разыгралось? Не было такого ведь раньше… Однако соседки наши резво повыскакивали из-за столов и побежали встречать эту самую бабку Миклошку. И как не последовать при таком удобном случае?

Когда Яшничка говорила о лукошке, мне представлялась небольшая корзинка, сплетенная особым способом — раз уж о нем отдельно говорят. На самом же деле… Десять плетеных коробов, двенадцать корзин больших, девять средних да пятнадцать маленьких, в придачу были, правда, и лукошки — три штуки.

— Малиновая, земляничная, смородиновая, рябиновая, облепиховая, морковная… — принялась перечислять бабка Миклошка, тыкая в расставленные на полу прихожей корзины и коробы.

Среднего роста, она не то чтобы была толстой, скорее пампушкой — улыбчивой, с веселыми каре-зелеными глазами, кудрявыми волосами, не желавшими смирно лежать под цветастым платком, да румяными щеками.

— Калиновая, ежевичная, свекольная, тыквенная… Так, а где тыквенная? — бабка уперла руки в бока и грозно воззрилась на худощавого парня, мнущегося в дверях (собственно коробы, корзины и лукошки несла не сама бабка: часть принесли соседские девчонки, часть племянницы, а два самых больших короба и две корзины притащил паренек, приходящийся ей внуком). — А ну выворачивай карманы! Да за пазухой не прячь!

Миклошка ведь и не ругалась, но так красноречиво поглядела на внука, что тот, краснея и шмыгая носом, вытащил из левого рукава глиняную бутыль с желто-коричневыми мазками у горлышка.

— И? — бабка была неумолима.

Из правого рукава тоже показалась такая же бутыль.

— Ну хоть одну… мы с друзьями по чарочке… за труды… — просопел басом паренек.

— Вчера накатили уже… По бочонку! — отрезала бабка, резво вытолкав внука прочь.

Дверь захлопнулась. Засов тут же задвинули. И… с визгом да хохотом женщины налетели на корзины, и на свет появились бутыли, кувшины да фляжки. Ой-ей! Что же это? Никак настойки да вина…