Ужас и безумие

“Передо мною стоял молоденький вольноопределяющийся и докладывал, держа руку к козырьку… В то же мгновение произошло что-то непонятное, чудовищное, сверхъестественное. В правую щеку мне дунуло теплым ветром, сильно качнуло меня – и только, а перед моими глазами на месте бледного лица было что-то короткое, тупое, красное, и оттуда лила кровь, словно из откупоренной бутылки, как их рисуют на плохих вывесках. И в этом коротком, красном, текущем продолжалась еще какая-то улыбка, беззубый смех – красный смех. Я узнал его, этот красный смех. Я искал и нашел его, этот красный смех. Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, странных телах. Это был красный смех. Он в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле”.

Люди в массе своей не воспринимают войну как безумие, не видят красного смеха. Для них война – бедствие, но все же нормальное явление. “И никто из нас не боялся смерти, так как никто не понимал, что такое смерть”, – говорит герой повести. “Мы двигались, делали свое дело, говорили и даже смеялись, и были – как лунатики”. Как тут не вспомнить великую метафору, изреченную философами и поэтами: жизнь есть сон. Кстати, о метафорах. Борхес заметил, что иные из них как бы витают в воздухе, сами собой подразумеваются. Прочие же не стоит труда и выдумывать. Жизнь есть сон – “воздушная” метафора. Впрочем, почему метафора? Кажется, и ученые уже обнаружили, что мозг человека задействован лишь на 10 процентов.

И вот Андреев представил себе людей ПРОСНУВШИХСЯ. Это, прежде всего, главные герои повести, два брата, натуры тонкие и чуткие, как сам их создатель. Они проснулись и словно взглянули на мир со стороны. Все было знакомо и в то же время казалось чужим и загадочным. Они пытаются понять происходящее, и, не в силах сделать этого, сходят с ума. Но прежде чем погаснуть они, как факелы, выхватывают из мрака пещеру, где мы живем, и вид ее внушает нам ужас и отвращение.

Если Гаршин лишь ПОДВОДИТ нас к лабиринту безумия, то с Андреевым мы вступаем в его пределы и сходим с ума вместе с героями. Три месяца не мог писать Леонид Андреев после работы над “Красным смехом”.

4

Я уже довольно много распространялся о безумии, но до сих пор ничего еще не сказал о главном герое безумия – о дураке.

Литература XIX века не обидела нас дураками. Персонажи Гоголя, Грибоедова, Островского, Салтыкова-Щедрина. Какая богатая экспозиция, какая обширнейшая галерея! И все же, проходя по этой галерее, ощущаешь, что в ней не достает, может быть, главного. В ней слишком много воздуху, словно помещение только что проветрили. В ней нет удушливой атмосферы, кружащей голову. В ней нет ДЫХАНИЯ безумия.

Впервые я почувствовал это, погрузившись в роман Федора Сологуба “Мелкий бес”. “Передонов начал догадываться, чего хочет княгиня – чтобы он опять полюбил ее. Ему отвратительна она, дряхлая. Ведь ей полтораста лет, – злобно думал он. Да, старая, – думал он, – зато вот какая сильная! И отвращение сплеталось с прельщением. Чуть тепленькая, трупцем попахивает, – представлял себе Передонов и замирал от дикого сладострастия”. Или еще цитата: “Вдруг Рутилов спросил:

– Ардальон Борисыч, а у тебя есть пятачок?

– Есть, да тебе не дам, – злобно ответил Передонов. Рутилов захохотал.

– Коли у тебя есть пятачок, так как же ты не свинья! – крикнул он радостно.

Передонов в ужасе хватился за нос.

– Врешь, какой у меня пятачок, у меня человечья харя, – бормотал он”.

Сологуб и Андреев – это уже ХХ век, когда подсознание с его темной, звериной глубиной, с его нелепыми, дикими видениями прорвало плотину рассудка и затопило русскую литературу. Если в произведениях XIX века дурь не выходит за рамки человеческих проблем, безумие существует как бы локально, являясь чисто “нашим” делом, – то ХХ век преподносит безумие уже как проблему космическую, и человек предстает игрушкой стихийных непознаваемых сил. В том и заключается символизм Сологуба, что за его вроде бы “бытовыми” картинами мы ощущаем это ДЫХАНИЕ мирового хаоса.

Чтобы увидеть общее, надо разгрести частности. Поэтому психология, гордость Толстого и Достоевского, в “Мелком бесе” идет на убыль. Человек мельчает. Порой для его определения довольно одной маски (Володин – “баран”). Не случайно роман заканчивается маскарадом, где, надеясь быть не узнанными, герои проявляют себя с самой низкой стороны.

В романе есть место, как бы пародирующее трагедию Шекспира “Гамлет”. Вот оно: “Смутные воспоминания шевельнулись в его (Передонова – А.С.) голове. Кто-то прятался за обоями, кого-то заколол не то кинжалом, не то шилом. Передонов купил шило. И когда он вернулся домой, обои шевельнулись неровно и тревожно, – соглядатай чуял опасность и хотел бы, может быть, проползти куда-нибудь подальше… Злоба закипела в Передонове. Он стремительно ударил шилом в обои. Содрогание пробежало по стене. Передонов, торжествуя, завыл и принялся плясать, потрясая шилом. Вошла Варвара.

– Что ты пляшешь один, Ардальон Борисыч? – спросила она, ухмыляясь как всегда тупо и нахально.

– Клопа убил, – угрюмо объяснил Передонов”.