Ужас и безумие

Образы повторяются, переходят из стихотворения в стихотворение, бесконечно варьируются, множатся, связывают стихи в одну «нескончаемую, протяжную песнь» (Г. Адамович). Их движение похоже на движение природных сил. Не случайно дождь и снегопад можно назвать знаковыми стихиями поэтики Поплавского. Во-первых, это падение с неба на землю. Что такое для Поплавского падение, мы еще поговорим ниже. Во-вторых, дождь и снег вполне сравнимы с космическими посланцами. Поэт никогда не забывает, что мы живем в бездне, быть может, в самой затерянной ее части, в аду (образ ада также является сквозным).

Который час? Смотрите, ночь несут

на веках души, счастье забывая.

Звенит трамвай, таится Страшный Суд,

и ад галдит, судьбу перебивая.

Причем, чем больше в мире солнца, а с ним так называемой деловой, энергичной жизни, тем ближе этот мир к аду. И только жизнь вечерняя, жизнь, погружающаяся в сон, жизнь умирающая (смерть – вечный сон) если не приобретает какой-то смысл, то, по крайней мере, вызывает чувство жалости. Этим ощущением хрупкости бытия, затерянности в бездне Поплавский, безусловно, близок позднему Блоку с такими, например, его стихами:

Миры летят. Года летят. Пустая

вселенная глядит в нас мраком глаз.

Или:

А берег опустелой гавани

уж первый легкий снег занес…

В самом чистом, в самом нежном саване

сладко ли спать тебе, матрос?

Блок был кумиром для Поплавского (впрочем, не единственным; вторым кумиром был Рембо). Некоторые блоковские темы, мотивы и даже отдельные фразы перекочевали в стихи Поплавского и получили там свое развитие. Но в целом, разумеется, мир Поплавского самостоятелен. В смысле же формы вышеупомянутое «безумство» его стиля отличает его и от Блока.

Едва ли не чаще всего поэт пользуется такими словами и понятиями, как сон, забытье, смерть.

Спать. Лежать, покрывшись одеялом,

точно в теплый гроб сойти в кровать…

Смерть не есть нечто чужеродное на празднике жизни. Напротив, она столь обычно, столь свойски мелькает в толпе. Более того, кажется, именно она заправляет всем этим карнавалом.

В черном парке мы весну встречали,

тихо врал копеечный смычок,

смерть спускалась на воздушном шаре,

трогала влюбленных за плечо.

В результате ее присутствия буйный красочный мир начинает казаться каким-то ненастоящим, обманным. Жизнь тоже предстает сном. Сном наяву.

Неудивительно, что в этом сне рядом с людьми обитают ангелы, черти и другие мистические персонажи. Они столь гармонично вписываются в повседневность, что уже не кажутся сверхъестественными. И, наоборот, благодаря им мир теряет привычные очертания и фантастически преображается.

Было тихо в мире, было поздно.

Грязный ангел забывал свой голод

и ложился спать под флагом звездным

постепенно покрывавшим город.

А над черным веером курзала,

где сгорел закат костер печали,

тихо небо отворяло залы.

Ночь на башне призраки встречали.

Отбросив общую идею как цепь, связывающую образы, Поплавский стремится освободить и каждое отдельное слово от раз навсегда закрепленного за ним понятия. «Небрежный», приблизительный подбор слов позволяет им (словам) подняться над житейским смыслом, создавая атмосферу чарующей таинственности. С другой стороны, манера писать почти экспромтом, почти без помарок приводила к неуклюжести некоторых строк. Но это не смущало Поплавского, понимающего, что шероховатость, «детский лепет» в небольших дозах только подчеркивают юный возраст стиха.

«Да и вообще стихи не важны, – писал он, – гораздо важнее быть знакомым с поэтом, пить с ним чай, ходить с ним в кинематограф, стихи же в общем это суррогат, это для тех, у кого нет глаз для дальнего, глухого, являющегося в еле уловимых признаках». И тут мы подошли к главному в жизни Поплавского, к тому, что он называл «роман с Богом». Трагедия поэта лежит вот между чем: с одной стороны, «насладись нищетой своей и неудачей», потому что «только нищие спасутся», а с другой стороны, «тебе приснилось счастье, страшно жить проснувшимся от снов». Он как будто верит и не верит. «Я никогда не сомневался в существовании Бога, но сколько раз я сомневался в Его любви». Вера Поплавского страдала максимализмом: на свои искренние напряженные молитвы он хотел услышать пусть мгновенный, но ощутимый отзвук. Но отзвука свыше не было. И надежда сменялась отчаянием, смирение – бунтом. И нищета из орудия спасения превращалась в «доблесть падения», в героическое саморасточение.

Несмотря на то (или благодаря тому), что искусство для Бориса Поплавского не было чем-то главным, он стал одним из лучших поэтов эмиграции и ХХ века в целом.

8

Самое сложное, но и самое интересное – описывать то, что никогда не видел, что, может быть, не существует. Например, загробный мир.