Ужас из-под кровати

— Шаманка, или, как там она, Инга Сигизмундовна не вернётся. Вообще она не опасна, просто её к детям подпускать нельзя. Такие, как она всё вокруг себя мертвят. И тёте Капе замену найдём.

— За что её прогонять? — спросил Полин и, вспомнив ночной разговор воспитанников, добавил: — Она нам кушать даёт.

— Давать-то даёт, а сколько домой утаскивает? Считать, не пересчитать. Вот тётю Клаву оставим. Старушка безвредная, только надо поговорить с ней, чтобы пыли после неё меньше оставалось.

— А ты будешь вместо Мамочки заведовать?

— Нет. Заведующую новую подберут. А я на прежней должности останусь. Я ведь тоже преподаватель, преподаю вам тепло. Без моей работы вы все замёрзнете.

Полин помолчал, а потом всё-таки уточнил вопрос.

— Я о другом хотел спросить. Как быть с Маханом, Нявкой и другими чудовищами? И со мной тоже, ведь и я такое же чудовище.

— Кто тебе эту глупость сказал, что ты чудовище?

— Хозяйка.

— Ты бы её меньше слушал. Ты мой помощник. Без тебя мы бы ещё долго Хозяйкины обманы распутывали. Ведь один из лучших детских домов в стране считался. Надо было кого-то сюда внедрить, да так, чтобы у Хозяйки подозрений не вызвать. Вот и внедрили, меня в котельную, а тебя в самое пекло.

— Но теперь я больше не нужен. И уж тем более — Махан. Его так и оставлять?

— Ты нужен мне. А Махан… Ты знаешь, у нас наверху тоже есть кое-кто, полагающий, что в таком заведении выжечь надо всю скверну — и дело с концом, — дядя Саша вздёрнул подбородок, словно показывая, что на чердаке засел кое-кто, полагающий, что все вопросы решаются раскалённой кочергой. — А на самом деле все, кого ты считаешь чудовищами, это дети. Дрянные, уродливые, иной раз смертельно опасные, прошедшие ужасную школу Хозяйки, но дети. Не знаю, можно ли их исправить, но убивать их нельзя.

— Что же делать?

— Не знаю. Стараться, чтобы чудовища стали людьми.

Дядя Саша прислушался. В игровой комнате шло музыкальное занятие. Тонко звучала флейта, детские голоса тянули вразнобой, перевирая каждую ноту:

По солнышку, по солнышку, дорожкой луговой
Иду по травке мяконькой я летнею порой!

Лишь один голосок взвивался легко и чисто.

— Ишь, как заливается!.. — сказал дядя Саша. — А знаешь, кто это? Это твоя любимица — Нявка. Если девчонка умеет так петь, для неё не всё потеряно. Надо только отучить её от чужой крови и дать дело рукам, чтобы костяные пилы обернулись живыми ладошками.

Дядя Саша посидел ещё немного, потом сказал:

— Пойду я. Горелки у меня без присмотра.

После его ухода почти сразу прибежала Нявка.

— Ты знаешь, там новые пазлы принесли. Красивые! Я ничего не понимаю. Ты, когда поздоровеешь, возьмёшь меня в игру?

Полин вспомнил острые пилы вместо рук, жёсткий хоботок, вымазанный в чужой крови. Вспомнил и красивую песню, которую только что слышал:

И любо мне и весело, смотрю по сторонам.
Голубеньким и беленьким я радуюсь цветам!

— Возьму.

Глаза у Нявки просияли, и она сразу убежала.

Станет девочкой, тоже будет носиться, словно у неё четыре ноги.

Обед Полину принесли в постель. Принесла нянечка тётя Клава, которая с утра протирала полы, а после обеда уходила домой.

— Что, неугомонный, добегался до койки? Теперь лежи, выздоравливай.

— Спасибо, — сказал Полин.

Обед ещё не кончился, когда в спальню прихромал Тюпа.

— Вот, — сказал он и протянул яблоко. — Это тебе. Нам на обед кроме компота ещё по яблоку дали.

— Кушай сам. Мне за обедом тоже дали яблоко. А тебе надо здоровья набираться.

— Зачем? — обречённо спросил Тюпа. — Я же знаю, здесь, среди детей много подкроватных чудищ, которые хотят меня сожрать. И что ни делай, они всё равно сожрут, ведь они уже выползли из-под кроватей. Ты тоже чудище, но ты хороший. Давай, лучше ты меня съешь, чтобы им ничего не досталось.

— Ну, ты придумал! — сказал Полин. — Запомни, никто тебя не съест, потому что я буду тебя защищать. Знаешь, какое у меня настоящее имя? Друг!

Тюпа слабо улыбнулся, а Полин завилял невидимым хвостом и лизнул Тюпу в нос, хотя хорошие мальчики никогда так не делают.