Ужас победы

Мы спустились по трапу. В сумрачном салоне рядами сидели люди. Я усадил ее в кресло, отводя свои глазки от ее голых ног, а сам опустился на свободное место впереди. Между сиденьем и спинкой был промежуток, и она сразу же просунула туда ступню и стала щипать меня пальцами ног.

Я обернулся.

– Очень хочется плеваться! – деловито сообщила она.

Я подошел к ней, стал поднимать. Да, знаменитых южных вин она напробовалась изрядно!

Пожилая интеллигентная женщина, сидевшая рядом с ней, вдруг сверкнула в мою сторону очками:

– Я хотела удержаться, но не могу не сказать… какая прелестная у вас девушка!

Да? Мы зигзагами добрались до гальюна. Действительно, что ли, качало?

Она закрылась в гальюне прочно и надолго – я по коридору вышел на палубу. О, уже подходим к пристани. Крым! Толпа пошла по коридору, выкинула меня на берег. Я, приподнимаясь, озирался…

Потерял!.. Ну и ладно.

– Я здесь, здесь! – Она ткнула меня кулачком в бок.

Так я встретил мою жену.

Мы жили у ее родителей, отгородясь в проходной комнате огромным буфетом. Это был не буфет – целый город, с площадями, дворами и переулками. И когда у нас родилась дочь, мы положили ее в буфет.

В конце длинного коммунального коридора была трухлявая темная лестница куда-то вниз. Однажды жена, будучи слегка навеселе, рухнула туда. Вылезла она вся в пыли, но радостно-возбужденная:

– Какая-то подпольная типография!

Я взял фонарик и спустился, там все сохранилось с дореволюционной, видать, поры. Наверно, Поляков, бывший хозяин-адвокат, известный своими симпатиями к социал-демократам, держал типографию. И вот чего добился – огромной дикой коммуналки! Впрочем, кое-чего он добился. Для меня.

Я счел это знаком, уволился с работы и рано утром, крадучись мимо комнаты тещи, направлялся туда. Окон там не было, только светила тускло раскаленная “свеча Яблочкова”, мерцали тяжелые буквы в клетках-кассах. Кое-что начал набирать…

Потом – дочке исполнилось пять – случилось еще одно происшествие: тестю и теще, как участникам войны, дали отдельную квартиру – но однокомнатную. Решительная теща сказала, что заберет внучку – в новом районе и ванна, и сад… “И нормальное питание”, – могли бы добавить мы. Я из подвала не приносил ничего, кроме тараканов, жена еще училась.

– Уж в школу она пойдет у нас! – Это мы решили твердо.

Но когда подошла школа, вдруг выяснилось, что лучшую школу, английскую, перевели как раз в тот район. Ладно! С третьего класса! С пятого!

Годы быстро шли, как бы проходили гигантские перемены – но у нас на глазах ничего не менялось. Мы “заправлялись” в выходные у тещи, скромно забирали продукты. То было смутное, неясное время.

И это касалось не только нас. Старые власти прекратили что-либо делать, а новые еще не взялись. Единственное, что произошло точно, – исчезли продукты.

Помню, мы грустно поехали с женой за город, вышли на какой-то незнакомой станции… В привокзальной роще, закинув головы, легли на желтую траву. На бледно-синем осеннем небе не было ни тучки, дырявые листья трепетали на ветках из последних сил. Мы полежали, вздыхая, потом поднялись.

Мы шли по хрустящим тропам, по муравьиным трупам. И лист то с ольхи, то с дуба вдруг падал к ногам, как рубль. И вышли мы к сизым рельсам. На них лист осины грелся. Качается бабье лето.

Кончается бабье лето. Пожалуйста, два билета.

По совершенно случайным каналам (честно говоря, по радио) я узнал, что в Доме творчества писателей в Комарове проводится совещание молодых литераторов. Ринулся туда.

Маститый седовласый классик У., слегка размякший от наступившей

“оттепели”, добродушно журил выступающих. Я прочел “Мы шли”.

У. долго молчал. Потом, вздохнув, произнес:

– Листья с дуба редко падают – большей частью остаются на ветвях на всю зиму. А лист осины не может греться на “сизых рельсах” – он и так ярко-красный, горячий. Жизни вы не знаете… и не видите!

– И, не удержавшись, добавил: – Вот говорят: лучше пусть пишут, чем пьют… Так я вам скажу: лучше пейте!

Я вышел из хохочущего зала. Вот так приголубил!

Печатая черные следы по тонкому снегу, дошел до станции.

Зашел за железный барьер, ограждающий рельсы, и, повернув голову влево, увидел сквозь легкий занавес снега, что сюда, гоня перед собой вьюгу, летит поезд… как раз и барьерчик такой поставили, чтоб в эти минуты за него не заходить. Я остался, прижавшись спиной к холодной трубе, лишь слегка откинув голову: может быть, я такой гордый? Вагоны летели под носом. Были бы усы – точно бы зацепились! Но усы вырасти не успели. Вагоны летели вперемежку с платформами, груженными лесом. Ну?.. Одно скособоченное бревнышко – и все! Ну?.. Ненавидишь меня?.. Давай! Стук резко оборвался, настала тишина… Гуляй!

Жена сидела на кухне морща лобик, загибая пальцы, что-то бормоча.

– В этом месяце сколько дней? – повернулась она ко мне. -

Тридцать?.. Ну – тогда-то проживем!

– Тридцать один.

– Ну, тогда-то не проживем! – бодро сказала она.

– Да, вчера Кир звонил, сегодня к нам заедет! – вставая рано утром, радостно сообщила она. Ее трудности жизни не сломили.

Меня – да.