Ужас реального

Нужно обратить внимание и на то, что одним словом мы называем различные сущности. Мы смешиваем, скажем, домашних животных, покоренных и преобразованных разумом, и зверя дикой природы, который по-прежнему безнадежно далек от всего человеческого. Последним мы можем приписывать все что угодно — целесообразные инстинкты, квазичеловеческие повадки и т. д., но современная этология давным-давно все это опровергла. Возьмем, к примеру, целесообразность пчел. В ходе многочисленных

207

Святые животные

экспериментов было выяснено, что если выломать донышки у сот, то пчелы все также будут приносить в улей мед, не обращая никакого внимания на то, что он вытекает наружу Внешняя целесообразность полностью сохранится. Известен фетишизм животных. Скажем, когда мы говорим о силе человеческой любви, то сравниваем ее с пробуждением в нас животных инстинктов. Но дело обстоит совсем не так. Животные — это сплошные фетишисты. В этоло-гии ставился такой опыт: создавался искусственный макет волчицы, снабженный гипертрофированными половыми признаками, и волк не обращал уже никакого внимания на реальных партнерш, целиком предаваясь этой волчице. Благодаря подобной основе фетишизма мы понимаем, что животные крайне загадочны и бесконечно далеки от нас как звери. Другое дело те животные, которые уже переработаны культурой и стали домашними. Мы ведь, как правило, других и не видим.

Кому суждено было повстречать зверя? Мы видим сначала всевозможные игрушки, имитирующие животных. Давно было замечено, что зверей-игрушек в мире гораздо больше, чем зверей-зверей. Мы видим плюшевые создания, чрезвычайно милые, забавные, полностью покорные нашей воле. Затем мы обнаруживаем тех же кошечек, собачек, попугайчиков и рыбок, представленных зачастую декоративными породами, олицетворяющими те же игрушки, но только изготовленные в течение нескольких столетий Это генерация животных, к которым мы привыкли и которых якобы приручили. Но на самом деле лишь сняли сливки с природы, которая отхлынула и до поры до времени затаилась. Мы ошибочно перебрасываем мост через пропасть абсолютной инаковости к некоему вторичному тотемизму. Этот вторичный тотемизм основан уже не на истинном понимании зверя, а на бесчисленных мультфильмах, комиксах и плюшевых животных. Он вводится как различи-

208

Беседа 8

тель, когда, к примеру, молодые люди знакомятся друг с другом и спрашивают: «Ты кого больше любишь, кошек или собак?». На основании этого различия можно определить, кто к какому тотему относится, и выстроить соответствующие тотемные отношения.

А. Я.: Я хотел бы связать тему животных с феноменом человеческого, т. е. экзистенциального, времени. Животное подкупает философа в первую очередь своей непосредственной — эмпирической — близостью к человеку. Как уже отмечал Александр, в мире нет никого нам ближе, но именно эта близость никогда до конца не реализуется, а подчас разверзает радикальную пропасть. Мы умеем говорить о треугольниках, о числах, о пространстве и времени, о прочих метафизических предметах, а о котенке или ином живом существе говорить артикулированно не можем. Потому что, несмотря на всю близость к человеку, они бесконечно далеки от нас. В лучшем случае животное — механизм, в худшем — недочеловек. Поэтому я хотел бы взять все позитивное, что содержится в антропоморфизме, на который мы все равно обречены, с тем чтобы понять, о каком потайном уголке «человеческого, слишком человеческого» пытается поведать нам «животный мир», причем именно своей видимой, непосредственно очевидной стороной: повадками, инстинктами, «неразумием» и т. п.

Заговорив о человеке, словно бы невзначай приходишь к вопросам о свободе воли, бессмертии души и бытии Бога. Так, Августин заключает трактат «О граде Божьем» разбором тех измышлений суетного человеческого ума, которые возникают вследствие неумения правильно рассуждать о райской жизни и воскрешении во плоти. К примеру, человек может быть пожран животным или другим человеком, так что его плоть окажется присвоенной другим существом. Как Бог разрешит эту проблему? Августин говорит, что если

209

Святые животные

мы будем строго рассуждать о Боге, то поймем, что для Него не существует проблемы дефицита. Следовательно, нет проблемы в том, чтобы материю, которая была однажды неправильно соединена из-за нехватки пространства и времени, которую испытывает та или иная тварь, разъединить и затем воскресить в первозданном виде. Можно сказать, что к Богу здесь предъявляются требования, которые может породить только радикально конечное в пространстве и времени существо. Трактуя Бога как некое компенсаторное устройство, мы никогда не сумеем постичь то специфическое, что животное кажет нам. В горизонте вечности специфика животного несущественна (не оттого ли они и безгрешны?) — пока у нас есть время, мы ее бесконечно отодвигаем в сторону.