Ужас в музее

Теперь, наконец, Джонс осознал, что именно притягивало его взгляд. То была изувеченная, свисающая вниз, восковая голова жертвы, и в ней заключался некий страшный смысл. Она не окончательно была лишена лицевой своей стороны, и лицо это казалось ему все более знакомым. Оно чрезвычайно напоминало безумное лицо Роджерса. Джонс пригнулся поближе, едва ли понимая, что заставляет его поступать так. Разве не было естественным желание сумасшедшего эгоиста придать восковому шедевру свои собственные черты? Но одно ли это уловил Джонс подсознательным чутьем, стараясь подавить в себе новый прилив беспредельного ужаса?

Воск искаженного лица был обработан с чрезвычайным мастерством. Эти следы проколов — как идеально воспроизводили они мириады ранок, неведомым, жутким образом нанесенных тому несчастному псу! Но тут было нечто большее. Левая щека сохранила след какого-то несовершенства, какого-то ненамеренного отступления от общего замысла — как если бы мастер пытался прикрыть некий незначительный дефект, допущенный в начале работы. Чем больше Джонс приглядывался к щеке, тем более она повергала его в мистическю дрожь — и вдруг он вспомнил реальное обстоятельство, в миг доведшее его ужас до предела. Та ночь кошмаров — бешеная схватка — связанный безумец — и длинная, глубокая царапина сверху вниз через левую щеку живого Роджерса... Рука Джонса, державшаяся отчаянной хваткой за латунную ограду, расслабилась, и он погрузился в глубокий обморок.

Орабона продолжал улыбаться.