Ужас в музее

– Болван! Отродье Нот-Йидика, миазм К’тхуна! Сын псов, что воют в бурлящей пучине Азатота! Ты стал бы существом священным и бессмертным, но ты предал Его и Его жреца! Берегись – ибо Оно голодно! На твоем месте должен был быть Орабона – этот вероломный пес, готовый восстать против меня, – но я удостоил тебя великой чести первенства. Теперь вы оба берегитесь, ибо Оно приходит в ярость, когда лишается Своего жреца! Йа! Йа! Возмездие грядет! Понимаешь ли ты, что ты обрел бы бессмертие! Взгляни на печь! Топка заправлена углем, и в баке лежит воск. Я бы сотворил с тобой то же самое, что сотворил с другими некогда живыми существами. Хей! Ты, который утверждал, что все мои экспонаты изготовлены из воска, сам стал бы восковой фигурой! Я все подготовил! Когда Оно насытилось бы и ты превратился бы в подобие той собаки, что я тебе показывал, я бы даровал бессмертие твоим расплющенным, сплошь искусанным останкам! С помощью воска! Ты же сам называл меня великим художником! Я бы залил воск в каждую твою пору, залепил воском каждый дюйм твоего тела… Йа! Йа! А потом публика смотрела бы на твой изуродованный труп и гадала, как мне удалось придумать и создать такую скульптуру! Хей! Орабона стал бы следующим, а потом я взялся бы за других – и таким образом мое восковое семейство умножалось бы и росло! Презренный пес! Неужто ты по-прежнему считаешь, что я изготовил все свои фигуры? Не вернее ли сказать «сохранил»? Теперь ты знаешь, в каких странных краях я бывал и какие диковинные находки привозил из экспедиций? Жалкий трус! Ты никогда не посмел бы встретиться лицом к лицу с шамблером, чью шкуру я надел, чтобы испугать тебя! Да ты бы помер от страха, когда бы увидел его живьем или даже просто помыслил о нем толком. Йа! Йа! Оно ждет, Оно жаждет крови, которая есть жизнь!

Связанный Роджерс, посаженный спиной к стене, раскачивался из стороны в сторону.

– Послушай, Джонс, если я отпущу тебя, отпустишь ли и ты меня? О Нем должен заботиться только Его верховный жрец. Орабоны хватит, чтобы поддержать в Нем жизнь, а потом моими стараниями останки подлого мерзавца обретут бессмертие в воске. На его месте мог бы быть ты, но ты отказался от этой высокой чести. Освободи меня, и я поделюсь с тобой властью, которой Оно наделит меня. Йа! Йа! Поистине велик Ран-Тегот! Освободи меня! Освободи меня! Оно умирает от голода там, за запертой дверью, а если Оно умрет, Древние никогда не вернутся. Хей! Хей! Освободи меня!

Джонс просто помотал головой, хотя бредовые речи хозяина музея вызывали у него глубокое отвращение. Роджерс, теперь вперивший дикий взгляд в дощатую дверь с висячим замком, бился затылком о кирпичную стену и бешено молотил по полу крепко связанными ногами. Джонс испугался, что безумец нанесет себе серьезные телесные повреждения, и двинулся к нему с намерением привязать потуже к какому-нибудь предмету обстановки. Извиваясь и дергаясь всем телом, Роджерс пополз прочь от него, испуская душераздирающие вопли, до жути нечеловеческие и невероятно громкие. Просто в уме не укладывалось, что человеческое горло способно производить звуки столь оглушительные и пронзительные. Коли маньяк будет продолжать в том же духе, подумал Джонс, никакого телефона и не понадобится. Даже здесь, в пустынном нежилом районе города, занятом одними складскими зданиями, столь дикие крики непременно в скором времени привлекут внимание какого-нибудь констебля.

– Вза-й’ей! Вза-й’ей! – завывал сумасшедший. – Й’каа хаа бхо-ии, Ран-Тегот! Ктулху фхтагн! Ей! Ей! Ей! Ран-Тегот, Ран-Тегот, Ран-Тегот!

Крепко связанный безумец, который все это время продолжал, извиваясь, ползти по замусоренному полу, теперь достиг запертой на висячий замок дощатой двери и принялся с грохотом колотить в нее головой. Джонс, обессиленный жестокой схваткой, просто боялся вновь подступить к нему с веревками и ремнями. Маниакальное неистовство, владевшее пленником, тяжело действовало на его истерзанные нервы, и безотчетные страхи, недавно одолевавшие его в темноте, начали возвращаться. Все связанное с Роджерсом и этим музеем производило впечатление глубокой патологии и наводило на мысль о таинственных черных безднах, разверстых за покровом реальности. Джонс содрогался от омерзения при одной мысли о восковом шедевре безумного гения, сокрытом в кромешном мраке за массивной дверью с висячим замком.

А потом произошло нечто такое, отчего по спине у Джонса побежали мурашки и все волосы на теле – вплоть до крохотных волосков на запястьях – встали дыбом от смутного страха. Внезапно Роджерс перестал вопить и биться головой о дверь, принял сидячее положение и склонил голову к плечу, словно напряженно прислушиваясь. По лицу его разлилась злобная торжествующая улыбка, и он вновь заговорил на доступном для понимания языке – только теперь хриплым шепотом, резко контрастировавшим с недавними громогласными завываниями: