Ужас в Оукдине

Когда Мартин Спеллман проснулся утром нового, 1936 года, у него не оказалось времени на раздумья о ночном видении. Встал он поздно, и до начала дежурства оставалось всего ничего. И конечно, юноша даже не догадывался, что новому дню было суждено стать самым насыщенным событиями из всех дней, проведенных им в стенах Оукдина, и что в конце этого дня…

В половине одиннадцатого утра Спеллман все-таки улучил минутку, чтобы спуститься в подвальное отделение, и направился прямиком к палате Ларнера. Увы, заглянув в зарешеченное окошко, он тотчас понял, что толку от этого визита не будет. Ларнер, пуская слюну, молча бродил от стены к стене. Глаза его были выпучены, зубы оскалены. Выйдя из подвала, Мартин разыскал санитара, который сегодня дежурил в нижних помещениях клиники, и, сообщив ему о состоянии Ларнера, вернулся к служебным обязанностям.

В конце обеденного перерыва, не увидев Мартина в столовой, Гарольд Муди отправился его искать — и обнаружил юношу в его комнате, где тот беспокойно расхаживал взад-вперед. О предмете своего волнения Спеллман умолчал. Вообще-то он и сам толком не знал, что гложет его изнутри — просто им владело странное ощущение чего-то страшного и неизбежного. Правда, ощущение это слегка утратило остроту, когда Муди сообщил, что Алана Барстоу больше в клинике не будет. Никто не знал, почему жабообразный санитар решил оставить работу. Нет, конечно, по лечебнице уже давно ходили слухи, что у парня нелады с нервами, но по мнению Гарольда Муди, Барстоу «просто достало это местечко и его обитатели».

Позднее, закончив дежурство, Спеллман, обрадованный известием о предстоящем уходе Барстоу, ощущая, как с каждой минутой к нему возвращается душевное спокойствие, быстро перекусил в столовой, после чего вернулся к себе в комнату и погрузился в изучение рукописей. Однако с наступлением темноты, ближе к девяти, к нему вернулось и томительное беспокойство, мешавшее сосредоточиться, он отложил книгу и ненадолго прилег на кровать. Какое-то время юноша прислушивался, не доносятся ли из Преисподней странные звуки — и даже поймал себя на мысли, что царившая там тишина не доставляет ему особой радости. Пролежав так несколько минут, он встал и закурил сигарету. Спать не тянуло, и Мартин вознамерился бодрствовать до полуночи, чтобы не пропустить тот момент, когда науськанные Ларнером обитатели подвального корпуса выкинут какой-нибудь фортель.

В десять часов вечера ему неожиданно захотелось перечитать страницы «Хтаат Аквадинген» — особенно Шестую Сатхлатту, — и он вытащил книгу прежде, чем успел воспротивиться этому настойчивому желанию. Мартин никак не мог взять в толк, что в «Черной книге» так его привлекало сейчас. На него навалилось страшное изнеможение — плата за беспокойную ночь; начался приступ сильной головной боли. Не помогли даже наспех сваренная чашка кофе и таблетка аспирина. Усталость и боль в висках все усиливались, и Мартин был вынужден снова лечь в постель. Он посмотрел на часы: без десяти одиннадцать. Не успел он и глазом моргнуть…

…кто-то хорошо ему знакомый невнятно бормотал слова Шестой Сатхлатты. Даже погружаясь в глубокий сон, Мартин узнал собственный голос!

Он стоял на окраине облезлой поляны под темно-зеленым небом. За его спиной простирались зловещие заросли. Прямо перед ним, в самом центре поляны, возвышался Йиб-Тстл, как всегда неумолимо вращавшийся вокруг собственной оси. Спеллману хотелось развернуться и бежать от Существа в зеленом плаще. Он даже сделал попытку — приложив все мыслимые усилия воли, лишь бы воспротивиться жуткому притяжению, исходившему от чудовища, — сделал и почти добился своего… О, это проклятое «почти»! Медленно, мучительно медленно, чувствуя, что его спящий разум заперт в крошечном шарике сосредоточенности, Мартин Спеллман ощутил, как неведомая сила магнитом тянет его вперед. Вскоре он оказался напротив Древнего и понял, что тот разгневан.