Ужас. Вдова Далила

Он внезапно осознал, что лишился дара речи, что кто-то приговорил его к молчанию. Одного слова было достаточно, чтобы спасти его: это слово он один мог произнести, но не произнесет, потому что кто-то не хочет этого.

Каким-то чудом репортер убедил себя в том, что он жертва, орудие в чужих руках. А ведь этим другим в действительности был он сам. С самого начала у Коша был один-единственный враг: его собственное воображение. Он был рабом своей болезненной слабости, и это последнее усилие, эта отчаянная попытка вырваться из-под власти того, что он считал дьявольским наваждением, привела его к убеждению, на этот раз неоспоримому, что только тайная сила, управляющая им, может заставить его принять какое-нибудь решение!

Самые несчастные сумасшедшие — это те, которые после припадка настолько приходят в себя, что понимают свое положение и со страхом ждут наступления нового припадка. Что может быть ужаснее и мучительнее мысли: «Сейчас мой рассудок помутится, и тогда, может быть, какие-то страшные инстинкты превратят меня в чудовище… и я перестану понимать, в какую ужасную пропасть толкает меня судьба!»

Подобно этим сумасшедшим, Кош был уверен, что не сможет выйти из-под власти таинственных сил. Как только он собрался признаться в содеянном, мысли останавливались в его уме, как слова иногда застревают в горле в минуту сильного волнения. На допросах он мысленно произносил слова, спасительные слова, которые положили бы конец ужасному кошмару, но сказать их вслух не мог. А между тем, оставшись один, бросившись на свою постель, закрыв лицо руками, он повторял их:

— В тот час, когда было совершено преступление, я находился у моего друга Леду, а когда я возвращался от него, мне пришла в голову мысль разыграть эту злосчастную комедию…

Он говорил это снова и снова, но стоило ему оказаться в чьем-либо присутствии, как его губы отказывались произнести слова, вертевшиеся в его голове, и он чувствовал, что воля его бессильна. Вот в каком состоянии духа Кош предстал пред уголовным судом.

В продолжение трех месяцев это таинственное дело волновало весь Париж, и Кош успел приобрести и убежденных сторонников, и ярых противников.

Так как следствие не могло установить мотивов преступления, то одни из его противников считали его сумасшедшим, а другие — обыкновенным убийцей. Всех психиатров Парижа по очереди вызывали на консультацию, но ни один не решился высказать категоричное мнение.

В день открытия суда и начала прений в зале царило необычайное оживление. Многие пришли туда как на спектакль, не только посмотреть на судебный процесс, но и показать себя во всей красе. Большая часть дам нарядилась для этого случая в новые туалеты. В местах, отведенных для публики, на скамьях адвокатов люди задыхались от жары и тесноты. Чтобы удовлетворить многочисленные просьбы, председатель приказал даже на своем возвышении поставить три ряда стульев. В душной атмосфере зала царил запах духов и разгоряченных тел. Резкий свет, падавший из высоких окон, бросал яркие пятна на лица присутствующих. Сдержанный шепот толпы вскоре перешел в гул, прерываемый плохо сдерживаемым смехом, восклицаниями и приветствиями. Но вот пристав провозгласил:

— Суд идет!

Послышался шум отодвигаемых стульев, топот ног, кашель, несколько восклицаний «тише, тише!», а затем водворилось глубокое и торжественное молчание. Председатель приказал ввести обвиняемого. В этот момент образовалась такая давка, что одна молодая женщина, взобравшаяся на барьер, потеряла равновесие и упала.

Онэсим Кош вошел… Он был страшно бледен, но держался спокойно и непринужденно. Когда дверь отворилась перед ним, он в последний раз сказал себе: «Я буду говорить, я хочу говорить!»

Он обвел толпу глазами и не увидел ни одного дружелюбного лица. Во всех устремленных на него взорах он прочитал лишь жестокое любопытство людей, пришедших сюда посмотреть, как мучают человека. Все выглядело так, словно люди пришли в зверинец в надежде, что звери разорвут на их глазах своего укротителя. Но Кош не почувствовал ни возмущения, ни ненависти.

Наступает момент, когда нравственные мучения и физическая усталость так велики, что человек утрачивает силу страдать. Каждое существо имеет способность ощущать боль только до известной степени; когда боль переходит границы, наступает бесчувственность. Кош подумал, что дошел до этого предела. Если бы в тот вечер, когда он протелефонировал «Свету» свою великую новость, кто-нибудь сказал ему: «Вот какое любопытство вы возбудите!» — он встрепенулся бы от радости. Теперь же он испытывал только беспредельную усталость и какое-то отупение. Он чувствовал, что над ним тяготеет судьба; ему оставалось только смириться и ждать.