— Маша, — прорычало Ужасное Чудовище. — Ты уже собираешься родить, я вижу?
Что-то зашевелилось в душе у девушки. А откуда оно это знает? Откуда знает, если не видит?
— Маша, — Ужасное Чудовище продолжило насмешливо. — Тебе предстоит родить очень скоро. Первые схватки у тебя начнутся секунд через тридцать. И Мертвый бог получит свой ответ. Ладно, пусть он его получит. Так или иначе, Маша, я заберу твоего ребенка.
— Ничего ты не заберешь, — ответила Маша. — Ты не можешь найти Дину, пока ты в этом кубе… ой!
Схватка. Ее внутренности скрутило, это ни с чем не спутаешь, особенно, если уже проходила.
— Дан? — позвала Маша, а потом на лбу у нее выступили крупные капли пота. Дан не отвечал. Да и понятно, он бы давно предупредил Машу, если бы мог.
Рядом с экраном, с которого транслировалась харя Ужасного Чудовища, иллюминатор. Он все эти месяцы показывал темноту космоса, а теперь там — Луна. Да причем так близко, что всю ее не видно, только часть. Уродливые кратеры, мертвые пустыни… кто-то плавал в этих песках, словно змеи.
Она перевела взгляд на экран. Зубастую рожу видно довольно неплохо, куб изнутри подсвечивался слабым синим светодиодом. Но тут что-то треснуло на заднем плане и рептилию осветило оранжевым. Именно таким цветом были фонари в каюте, где стоял свинцовый куб.
Завыли сирены и еще одна схватка скрутила Машу. Боль согнула, плод в животе больно ударил ее. И вообще забился, будто в него… будто в него вселился дьявол…
От боли ее развернуло и взгляд упал на угол. Вверху там ярким светом горел красный фонарь. Показывающий, что на борту Ужасное Чудовище. И теперь не какой-то своей частью в Дине, а всё целиком.
Маша не знала, что делать. Беглый взгляд на экран, а там уже никого нет — крестовина, на которой распяли Дину, согнута-пересогнута.
Схватки участились, а ребенок бился внутри и, казалось даже, царапался.
— Дан! — позвала Маша с мольбой, но снова никто не ответил. Она почувствовала под собой мокрое — это отошли воды.
Маша уже рожала, прекрасно понимая, как это больно, но в этот раз всё было хотя бы быстро. Так бывает, если ребенок сам себе помогает выбраться наружу. Он раздвинул половые губы своими маленькими ручками, из влагалища показалось лицо. Лицо ребенка, но с очень странным выражением. Похоти и ликования. Мышцы влагалища буквально выплеснули ребенка на мягкий диван, он не кричал, а по-деловому поднялся на маленьких ножках и уставился на Машу. А та с ужасом глядела, как между раздвинутых ног, у мгновенно похудевшего живота стоит ее сынок. Еще один. С совершенно осознанным выражением лица и держит в ручках пуповину.
— Может, перекусишь ее зубками, мамочка? — пискляво-пискляво сказал ребенок, а потом залился звонким хохотом.
Крохотные ручки рванули, обнаруживая недюжинную силу, и порвали пуповину. А потом ребенок очень ловко спрыгнул и пошел к двери.
— Эрв добился своего, глупая ты самка, — пропищал ребенок. — Ты думаешь, это всё так просто совпало, что тут оказалась ты беременная, я и моя лошадь? Но ничего. Он получил ответ, а я получу тебя и эту сраную лодку! Эй, это чего?
Маша тоже резко обернулась, потому что увидела движение. Тахионная пушка сама собой развернулась и направилась на ребенка.
— Ах ты еб*нный… — пропищало Ужасное Чудовище, но тут же его накрыло золотистым свечением. И это было не то мягкое, ровное, а целый сноп искр вихрем захватил маленькое тельце ребенка и он начал расти.
Это удивительное зрелище подкреплялось криками боли. Сперва ребеночек пищал, но не прошло и полминуты, как это был уже плач вполне здоровенького подростка, а следом и юноши. Кости росли то быстрее мышц и кожи, то медленнее, поэтому трансформация далась Ужасному Чудовищу невероятно больно, но почему-то он не покинул ребенка. Да уже и совсем не ребенка. Кости наросли и покрылись малым объемом мышц. На ногах, в подмышках и в паху выросли волосы, а вот на голове не просто выросли, но на длину всего тела. Ногти тоже отрасли почти до полуметра как на руках, так и на ногах. Юноша лет восемнадцати свернулся клубком и тихо плакал, как бы убаюкивая боль. А болело у него всё тело. Новая розовая кожа, мышцы, наполненные молочной кислотой, кости, ломившие, как у столетнего старика перед дождем.