Ужасные невинные

– Ты не знаешь меня еще больше, Дэн. И моего мудака папашу. Он злой полицейский. Очень злой. Воткнуть кому-то челюсть в затылок для него не фиг делать. Он ни с кем не миндальничает, ни с кем не церемонится. Писака с ее предыдущими мужьями… Теми, которых она отправила на тот свет… Писака по сравнению с ним просто ангел.

– Значит, ты не единственная психопатка в семье? – Смотреть на Лягушонка не получается, получается смотреть лишь в зрачок пистолетного дула.

– Бинго! – веселится соплячка. – Я – не единственная. Хотя и самая крутая.

– Сейчас проверим твою крутизну, – я придвигаюсь к соплячке сантиметров на десять.

– И проверь!

– И проверю.

– И проверь!..

Все происходит почти мгновенно и уж точно синхронно: я бросаюсь на соплячку, а соплячка спускает курок. Я слышу сухой одинокий щелчок, за которым, впрочем, не следует выстрела. Пистолет дал осечку, если вообще был заряжен. Но теперь уже неважно, заряжен он или нет – соплячка прямо подо мной, прижать ее тщедушное тельце к куче барахла оказалось делом секунды. И… я не знаю, что делать дальше. Мы слишком далеко зашли, чтобы обратить все в шутку. Я слишком далеко зашел. И до сих пор иду. По мелководью, по мокрому песку, проваливаясь по щиколотку в разложившиеся водоросли, до чего же отвратителен запах, идущий от Лягушонка!.. И сама Лягушонок – редкостная мразь, склизкое, пакостное существо, приносящее окружающим лишнюю боль и хлопоты. Анна Брейнсдофер-Пайпер – чудесная женщина, ангел небесный, но вынуждена страдать из-за этой твари. Каждый день рядом с Лягушонком приносит ей страдания, я почти уверен в этом.

– Отпусти меня, – полузадушенным голосом говорит Лягушонок.

– И не подумаю.

– Отпусти! Иначе тебе не поздоровится.

– Ты угрожаешь мне? – я наваливаюсь на лягушонка с еще большей силой. – Мне? Своему сладкому дружку? Своему Дэну?

– Никакой ты не Дэн. Я пошутила. Это была шутка. Пусти.

– Шутки кончились. Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Что? – Она находит в себе силы задать вопрос. Лучше бы она промолчала.

– Я убью тебя. Вот что.

Стоит мне произнести это… Стоит только произнести, как завалы из гниющих водорослей отступают, остается лишь песок. Не мокрый – ослепительно белый: каждая песчинка совершенна, абсолютна, она изящно просачивается сквозь пальцы вместе с миллионом других песчинок – море совсем рядом. Первобытное, величественное, в мире не существует ничего, кроме моря и песка. Они вечны, и так же вечна их красота. В лицо мне дует восхитительный свежий бриз, и это я вызвал его, всего лишь тремя словами: я убью тебя.

Я убью тебя – в этих словах заключена настоящая музыка.

Самая настоящая, ничего общего с ломкими непричесанными рок-пассажами Земфиры, даже «Святая Агнесса и горящий поезд» здесь неуместны. Я убью тебя – лучше любого саундтрека. Я убью тебя избавляет от многих проблем: меня – от дурацкого имени Дэн, Анну Брейнсдофер-Пайпер – от ежедневных издевательств, шведского мудака папашу – от искушения засунуть за решетку ни в чем не повинных парней с русскими фамилиями и русскими паспортами, да мало ли еще сколько выгод могут принести три коротких слова – «Я убью тебя»!..

– Ты психопат, – шепчет Лягушонок.

– Нет, милая. Психопатка у нас ты. Полдня ты вколачивала мне в башку эту куцую мыслишку. А знаешь, что случается с психопатами?

Лягушонок затравленно смотрит на меня.

– Психопаты всегда получают по заслугам. Обязательно найдется человек, который выведет психопата на чистую воду. На твоего папашу надежды никакой, он много лет терпел тебя… Потакал тебе… Ну ты и сама знаешь. Но обязательно найдется человек, который остановит психопата. Я. Я – этот человек. У тебя нет возражений?

– Ха-ха.

Лягушонок произносит свое «ха-ха» очень четко, каждая буква ее «ха-ха» отстоит отдельно от другой, они никак между собой не связаны, они – словно старики, сидящие в плетеных креслах у моря – первобытного, величественного. Эмоции больше недоступны им, осталась лишь память об эмоциях. Пустая оболочка. «Ха-ха» может означать все, что угодно, имитацию смеха, шкурку от смеха, но только не сам смех. Что и требовалось доказать – Лягушонок больше не веселится.

Ха-ха.

Лягушонок больше не веселится, но все еще хочет поиграть. Или в глубине души надеется, что я – играю. С самого начала все было игрой: кража паспорта в аэропорту, дурацкие разговоры про секс, поездка в машине Анны, посиделки в ванной, исход Муки. Сила Лягушонка заключалась в том, что никто не играл по ее вероломным правилам, не хотел играть. Что ж, я буду первым, ты получишь достойный ответ, Лягушонок, достойный отпор.

На фоне неба, моря и бриза, вызванного всего лишь тремя словами: «Я убью тебя».

Небо – ослепительно синее, море – ослепительно бирюзовое, бриз прохладен и свеж, мне не хотелось бы употреблять слово «пляж», пляж создан для игр (волейбол, бадминтон, подкидной дурак, замки из песка у кромки прибоя, забавы с ручной обезьянкой) – а именно этого сейчас хочет Лягушонок: игры. Игра – значит, все не по правде, не по-настоящему.

Но все по правде. Все по-настоящему.