Ужасные невинные

У Жан-Луи нет даже телевизора, но есть еще одна комната, которую я сразу не заметил: дверь в нее плотно прикрыта. Я пялюсь на дверь, подобно жене Синей Бороды, может, именно за ней Лу прячет свое истинное лицо: среднестатистическая кровать и стол со стулом могут принадлежать кому угодно. Нет даже плохонького постера с Франсуаз Фабиан – Мод, а уж его-то я надеялся увидеть в первую очередь.

– Да ты аскет, Лу!

Жан-Луи оставляет мою реплику без внимания.

– А там что? – я указываю подбородком на дверь.

– Кладовка.

Так я тебе и поверил, Лу!

– Пиво можно выпить на кухне.

Жан-Луи не очень-то гостеприимен, но ведь никто не заставлял его открывать передо мной входную дверь. Но если уж открыл… А фотографии на камине имеют такое же отношение к нему, как и спаривающиеся бабочки:

стена с одиноким окном, за ним нет ничего, кроме черноты;

фронтон какой-то лавки – то ли бакалейной, то ли чайной, вьющиеся растения в кадках, выставленные на улицу, на переднем плане – велосипед: краска на раме облупилась, сквозь нее проступает ржавчина;

близкая перспектива улицы: беленые стены домов, синие двери, синие ставни, открытые террасы вторых этажей, каменные плиты мостовой тоже кажутся побеленными, – все это напоминает Средиземноморье, но я не совсем уверен. В глубине кадра – там, где крылья улицы почти смыкаются, – силуэт человеческой фигуры.

Кроме призрачного силуэта на снимках нет ни единой персоналии, возможно, эти места дороги сердцу Жан-Луи, напоминают ему о чем-то важном, или, наоборот, незначительном, жизнь полна незначительных вещей, они и составляют ее суть. Статуэтка, зажатая между снимками, может напомнить лишь о том, что фарфор хрупок и недолговечен, пасторальная сценка: юноша в парике и камзоле с флейтой у губ и девушка, аккомпанирующая ему на клавесине, почти все пальцы у обоих отбиты. Лучше всего сохранился мопс у ног юноши, даже хвост у него на месте. Саксонский трофей, как сказал бы Пи, такие вывозились из Германии тоннами после Второй мировой – вместе с коврами, сервизами и аккордеонами. Дед Пи тоже кое-что вывез, а двоюродный дед Пи – эмигрировал в Канаду сразу после окончания боевых действий. Возможно, нам всем придется эмигрировать в Канаду, всему человечеству, россказни Пи об участии его предков во Второй мировой нисколько не трогают Лору. Меня, кстати, тоже. Какая музыка льется из-под отбитых фарфоровых пальцев?

Жан-Луи знает наверняка. Но что он знает о Тинатин?..

– Расскажи мне об этой девушке. О Тинатин.

– Ты за этим пришел?

– Нетрудно догадаться, Лу.

– С чего ты взял, что я могу что-то о ней рассказать?

– Ты знаешь ее, ты даже выпивал с ней.

– Ну и что?

– И ты не был в нее влюблен.

– Это резко меняет дело, – Жан-Луи улыбается.

– Это просто меняет дело. Ты не был влюблен, значит, можешь рассказать. Только влюбленные ни на чем не могут сосредоточиться и паяют окружающим лишь о своих чувствах.

Неужели это говорю я? Впору увольняться с должности штатного кинокритика и переходить на работу в слезоточивый еженедельник для домохозяек. Рубрика «Люди и страсти» мне подойдет. Колченогий байроновский романтизм и утирание соплей всем страждущим, письма от экзальтированных мамзелек будут приходить мешками, в каждом из них – засушенные корни кровохлебки.

Rhizomata cum radicibus Sanguisorbae.

– Держись от нее подальше, Макс. Она разбила не одно сердце.

– Ты вещал мне вовсе не о сердцах.

– Головы она тоже разбивает.

– Откусывает. Ты забыл.

– Неважно. Разбивает, откусывает – и это не метафора.

– Откусывает, как самка богомола? Во время траха?

Жан-Луи морщится. «Трах» в его словаре синонимов (33 750 слов, включая артикли, составитель – Мод) отсутствует по определению.

– Откуда у тебя эта фотография? В прихожей, там, где богомолы?

– Подарок.

– От нее?

– Нет. От одного парня, фотографа. Ее он тоже фотографировал.

Я до сих пор не уверен, об одной ли девушке мы говорим. Но пока все сходится – помертвевшее лицо Жан-Луи, когда я впервые упомянул о Тинатин, описал ее. Должно быть, мое лицо выглядело не лучше при встрече с ней.

– Вот как? Может, спишешь его адресок?

– Зачем?

– Хочу поговорить с ним, если уж из тебя ничего не вытянуть.

– Думаю, тебе вряд ли удастся поговорить.

– Это почему же?

– Его нет. Он погиб в прошлом году. Несчастный случай на горнолыжном курорте. Где-то в Австрии. Его накрыло лавиной.

Погиб. Отлично. Одним конкурентом меньше.

– И как его звали?

– Илья. Илья Макаров.

– А снимки на камине? Тоже его?

Мне не нравится физиономия Жан-Луи, определенно. Хотя упоминание о каминных ландшафтах не вызывает у Лу той бурной реакции, какую вызвало упоминание о Тинатин: всего лишь легкая, запутавшаяся в бороде улыбка превосходства – как будто он уже успел посмотреть новый опус Ромера, а я этот опус прощелкал.

– Нет. Не его. Вырезал из журнала «Вокруг света». Люблю пейзажную лирику.

В пустой комнате Жан-Луи ни ножниц, ни журналов не просматривается, очевидно, все это добро спрятано в кладовке. За закрытой дверью.