Ужасный век. Том I (СИ)

Одни находили романтичным бросить родной дом и уйти в бесконечный поход. Кого-то приводил с собой новобранец. Другие смертельно устали от весны до осени горбатиться в поле, чтобы не пухнуть с голоду зимой. Некоторые вдруг понимали, чего хотят от жизни, однажды увидев на рынке таких же безродных простолюдинок — но всех в бархате, золоте и драгоценных камнях. Иных женщин не прельщало гадать, когда очередная армия пройдёт через их деревню и что тогда с ними случится: просто-напросто хотели защиты.

Вот и у Ирмы была своя история — которую все знали, но никогда об этом не говорили. Неспроста. Но прошло много лет: иногда Ирме казалось, что другой жизни никогда не было.

Иногда.

Она, среди ещё нескольких обозных жён, сидела возле костра посреди лагеря. Слева Кресс разбил лазарет — пока почти пустой, но это ненадолго. Справа стояли офицерские шатры и развевалось на флагштоке «ржавое» знамя.

Понемногу занималась заря: близилось начало атаки, и сержанты уже выводили солдат из лагеря. Стрелки выстроились в очереди за порохом: зная великую опасность этой субстанции, за ней в отряде следили строго. Хорошо одоспешенные знаменосцы несли боевые стяги — эти люди приравнивались к сержантам и жалование имели солидное. Барабанщики выстукивали бодрый ритм, помогающий всем проснуться.

Юность Ирмы давно осталась позади, но и постареть ей предстояло нескоро. Многие находили, что она хороша собой: высокая, стройная, с бледной кожей и пышными медно-рыжими волосами. Хотя лицо скорее симпатичное, чем красивое: совершенно крестьянское. Ирма носила платье простецкого покроя, но зато из роскошной красной парчи с золотой нитью.

В беседе подруг она не участвовала.

— Болтают: пленный-то при чине оказался. Важное из него вытянули… Глядишь, поможет нашим.

— Это точно, Регендорф говорил… только я мало что поняла.

— Сам Регендорф? Тебе? Чего это он вдруг?

Некоторые вопросы в женском кругу могли вызвать даже большее оживление, чем предстоящий штурм. Гайя поняла, что сболтнула лишнего, и раздражённо свела брови.

— Да ничего! Ну, говорил и говорил…

Ирма, склонив голову, беззвучно шевелила губами. В одной ладони женщина сжимала платок, а в другой перебирала деревянные чётки. Пальцы слегка дрожали.

На коленях Ирмы лежал воронёный шлем с плюмажем из оранжевых и красных перьев. Выкован он был по последней моде — открытый, плотно облегающий голову, с козырьком и высоким гребнем.

В пустыне солнце палило нещадно, а зима никогда не наступала — но стоило светилу скрыться за горизонтом (что происходило удивительно быстро), как становилось холодно. Поэтому Гретель, присев у костра, пару раз быстро задрала подол платья — нагнала под него тёплого воздуха.

— Велели идти в город сразу за нашими, как пробьются: а то мураддины всё растащат.

— Так ценное всё во дворце и в храмах…

— Ну-ну! Лишнего и по дороге не будет.

Быстро собирать трофеи — иной раз прямо за спинами солдат, женщинам Ржавого Отряда было не в новинку. Это гарантировало добычу, даже если придётся отступать. И не нужно делиться с союзничками, которые бывают сквернее врагов. Конечно, не каждая отваживалась. Да и мрачное это занятие: обирать погибших и умирающих.

Гретель злая судьба порядком ожесточила. Холодка в её голубых глазах плескалось побольше, чем у многих наёмников. Ирма всегда была мягче, однако находила приятным одно: даже женщина, идя под «ржавым» знаменем, внушала окружающим страх. Враги и союзники нередко отождествляли обозных жён с поверьями своих земель. Где-то верили в грозных полубожеств, забирающих на небеса героев, а где-то — в злобные призраки женщин, замученных на войне.

Ирма почти дочитала нехитрую молитву, когда у костра появился Ангус. Узнать его не составляло труда, пусть лица почти не видно — высокий шейный щиток заканчивался почти там, где начинались поля открытого шлема. Лейтенант опирался на двуручный меч — почти в собственный немалый рост.

— Ах, вот вы где. Уж думал, не попрощаюсь!

Ирма быстро прижала платок к губам — и засунула его в шлем, под кожаный подвес. Она надеялась, что Ангус этого не заметил.

— Дурная примета: прощаться… — произнесла одна из женщин, глядя в костёр.

— Дурно перед боем думать о дурном, солнышко.

Многие наёмники перед схваткой держались беззаботно, а гвендл с лейтенантским плюмажем — пуще всех. Несведущему могли почудиться бравада и фанфаронство, но Ирма точно знала: это лишь защита. Вроде брони. Под весёлостью Ангуса, умиротворённостью Бенедикта или извечной отстранённостью Шеймуса скрывались одинаково глубокие и сильные чувства.

Следом за Ангусом показался довольно молодой мужчина, походка которого до сих пор выдавала всадника — хоть уж сколько лет в пехоте. Регендорф громыхал старомодным полным доспехом, полированным в зеркало, а его «ржавый» плащ не был свёрнут — он остался за спиной, для удобства перехваченный поясом, как обычная накидка.

— Ангус, обыскался тебя. Пора идти.

Гвендл расхохотался: так не к месту, что всех смутил.